Рана оказалась поверхностной.
— Не надо, — прошептал боец, и это было первым, что услышал Владимир, да и то, потому что — мысль, не звук.
— Что не надо?
— Не убивай. Зарасту ведь… Помоги раскусить…
Владимир не сразу сообразил, что нужно раскусывать. Потом вспомнил. Билет на обратный рейс.
Положил левую руку на макушку дружинника, правой надавил на нижнюю челюсть.
— Спасибо, — прозвучало в уме.
Через несколько секунд упырь растаял, оставив разорванную и окровавленную одежду да острый осколок камня.
Князь хотел было последовать примеру бойца, но вспомнил, что, возможно, есть еще раненые.
Увы, в коридоре больше никто не выжил.
Тогда Владимир полез наружу. Там оставались Мстислав и Марлен.
Вокруг здания хозяйничал пожар. Горели деревца, трава, деревянный декор, остатки кровли, разбросанные тут и там. Здесь была пища огню, и он ее уже по-хозяйски доедал.
Князь увидел обезображенные огнем тела эльфов и чуть дальше — Мстислава.
Опознал по фигуре. Слишком обгорел дружинник.
В покрытом волдырями лбу — аккуратное отверстие.
Владимир обвел шальным взглядом округу, сориентировался, поплелся к пригорку, где должен был дожидаться Марлен.
Тем временем в ушах князя поднимался множественный шепот, шум, перераставший в гул, и в какой-то момент он схватился за уши, зажмурился и простоял некоторое время, качаясь так, что того гляди и упал бы, но устоял, устоял…
Кажется, он кричал. Размазывал по лицу пот, кровь, слезы и сопли.
Но адский шум ушел, затаился назойливым ропотом. Можно терпеть…
Перешагивая горящие обломки, князь вдруг наступил на что-то мягкое. Наклонился.
На ногу наступил. На ногу полукровки.
Востроухов был плох: из груди торчал металлический штырь. Но он жил, дышал. Его мысли блуждали на границе небытия, то проясняясь, то ныряя в темный погреб.
Владимир коснулся пальцами шеи Марлена, проверяя, насколько хорош пульс. Ну, не самый плохой пульс в округе.
— Значит, жив, поганец, — просипел князь и впервые после взрыва расслышал себя.
«Хрена с два, — донеслась мысль полукровки. — Сейчас кони двину».
— Не двинешь, ты живучий, — заверил Марлена Владимир. — Только не смей соскользнуть в бред, понял?
Князю было не по себе: он ощущал, как погружается в восприятие Востроухова. Процесс был не столь стремителен, как в тот раз, когда полукровка устроил шахматную западню… И не так уж сильны сегодня путы его сознания…
Владимир по-прежнему ясно ощущал себя потрепанным упырем, склонившимся над загибающимся Марленом. Однако одновременно с этой единственно истинной картинкой существовала параллельная. Востроухов почему-то был разодет одет этаким гусаром. Особенно нелепо смотрелись белые рейтузы в обтяжку, или как их там называли…
К собственному изумлению, Владимир снял со своей головы треуголку (широкий манжет его кафтана был не менее удивителен, а уж ботфорт, о который стукнулась опущенная им шляпа…) и оглядел поле боя. Кругом дымило, тут и там спешили в атаку пехотинцы, кавалерийский полк стоял за спиной, ожидая приказов… Флаги трепетали на ветру, равнодушные к раскиданным тут и там мертвецам двух великих армий. Владимир поглядел на Марлена новыми глазами и подумал в таком духе, мол, а ведь красивая смерть-то.
— В жопу! — сказал он вслух, снова становясь больше упырем в эльфийских шмотках, чем чистеньким Наполеоном. — Ни разу не красивая. Если ты, Марлен, сейчас сдохнешь, то это будет свинство.
— Зачем я тебе? — прошевелил губами полукровка.
— Ты, урод такой, меня утянешь. Не чувствуешь? Я тебе не позволю, понял?
Князь расстегнул ворот то ли школьной робы, то ли императорского кафтана.
Востроухов шевельнулся, приоткрыв глаза.
— Хрен тебе, а не обращение! — выдавил он, морщась. — Чтобы я пил кровь у мужика?! Это гомосятиной отдает.
— Брежнев Хоннекера даже взасос целовал, но никакой гомосятины там не было, — раздраженно проговорил Владимир. — Станешь упырем — выживешь.
Какие-то заполошные французы под гортанные вопли командира прокатили мимо них пушку.
— Ты их видишь? — спросил князь Марлена.
— Да. Опять у тебя бред.
— Понял? У нас даже бред один на двоих, дурилка картонная! — Владимиру хотелось взять полукровку за грудки и как следует встряхнуть, эх, если бы не рана в груди… — Пойми, чудило, упыри — первые в мире гомофобы.
— Скольких ты мужиков на брудершафт перекусал? — ехидно спросил Востроухов.
— Тварь ты, Амандилыч, — зло пропыхтел князь. — Вон, губы уже синеют, а мысли о херне…