Я столкнулся со своим отражением, и последним, что мне удалось рассмотреть до удара, была моя же слегка растянутая морда. Стыковка прошла болезненно — я отрубился на несколько секунд.
Очнулся, лежа ничком на куче осколков. В голове стоял жесточайший шум, как в кузнечном цехе. Надо мной висели дорогие сердцу лица. Оборонилов, Скипидарья и даже Эбонитий с Зангези тревожно вглядывались в мою персону, а она пялилась на них.
— Ты как раз вовремя! — прокричал шеф.
— Такой прибор убил! — не отстал от него комбинизомби, поднимая пару серебристых скорлупок.
— Затухни, Зангези! — подключилась к беседе Скипидарья. — Если бы шеф его не выключил, где бы ты сейчас был?
Я видел, комбинизомби было, что ответить, но он промолчал. Распрямился и отвернулся. А вот потом он ахнул.
— Разоряхер!
Мои соратники разом уставились в угол темного помещения, и я понял, что всё это время шумело не в голове, а за ее пределами. Мы были под трибунами «Лужников», а на трибунах неистовствовали болельщики. Прыгали, свистели, орали, может быть, даже кидались креслами, у вас это принято.
Я сел и огляделся.
Мертвый Разоряхер висел на проводах, голова его была цела, но я-то знал, где и как он расстался с жизнью.
В другом углу возвышалась гора матрацев, какой-то ветоши и прочего барахла. Ворох беспокойно шевелился. И мой нюх уже подсказал, кто прячется в куче тряпья.
Ноздри Оборонилова трепетали не меньше моих.
Скипидарья покачивалась от нетерпения.
Кульминация охоты!
Клопоматерь вот-вот разродится!
Я вскочил на ноги, стараясь привести раздвоившуюся картину мира к единому знаменателю.
— Он сдох!!! — прошипел Ярополк Велимирович. — Сволочь! Сволочь! Сволочь!..
Да, охота была явно смазана ранней смертью клопапы, это даже я знал.
Самый красивый, с точки зрения кодекса, сценарий предполагал то, что глава клопрайда смотрит, как уничтожают его самку и потомство. Такова высшая эстетика охоты.
— Сейчас попрут! — взвизгнула Скипидарья, становясь малиновой.
Лампы дневного света бросали на ее кожу вибрирующие блики, отчего впавшая в беспокойство шефская секретарша казалась мне древней богиней настигающего возмездия. Да, бытовала на заре веков в нашем народе вера и в такую небожительницу…
Оборонилов рыкнул что-то непередаваемое, и расширил контекст. Мне особого приглашения не требовалось — я последовал его примеру.
Секунда — и мы разбрасываем матрацы, прорываясь к беззащитной клопохозяйке.
Ну, жирная тварь, покажись своим охотникам!
Она была здорова! Больше, чем показалось мне тогда, в доме Разоряхера.
И она не могла ни бежать, ни защититься — тело ее ходило волнами, вспучиваясь и опадая. Клопята искали путь наружу.
Скипидарья подбежала вплотную к беззвучно орущей клопоматке и вопросительно поглядела на шефа.
— Во имя праящеров и будущих вылезавров! — возопил Оборонилов. — Да свершится святая месть!
Забыв обо всех приключениях разом, я выпустил на волю естество охотника и едва ли не раньше наставника впился в мякоть клопихиного бока.
Мякоть была восхитительна, но куда вкуснее были маленькие Разоряхеры, которых я стал доставать из открывшейся раны и поедать, не давая ускользнуть из цепких лап.
Оборонилов отправлял клопят в рот, орудуя двумя лапами, как мельничными лопастями. Скипидарья парализовала клопоматку ядовитым укусом и лакомилась ее глазами. Представители вида анакондоров любят глаза и мозг и равнодушны к выводку.
Я не видел, где были в этот момент Зангези и Эбонитий. Они сделали свое дело, верные помощники, и сейчас было не до них.
Мы добрались! Добрались!
Представьте самое любимое свое блюдо, самое вкусное. То, что доставляет вам наивысшее наслаждение. Теперь умножьте это наслаждение на сто и возведите в десятую степень.
Вот каков вкус едва не вылупившегося клопеночка!
Это рай в мире вкусов.
Предельный вкусовой оргазм.
У меня закончились слова.
Я метал эти пищащие теннисные мячики в рот, раскусывал и глотал, получая новые и новые атаки кайфа, и не было в мире ничего лучше и замечательнее, чем эта высшая трапеза!
Наиболее проворные пытались вырваться и убежать, но это было бесполезно.
Никогда больше эти твари не будут паразитировать на разумных существах!
Во имя чистоты разума и воли — сдохните и переваритесь в благородном чреве вылезавров!
В момент наисладчайшего переживания, когда брюшко мое стало растягиваться под тяжестью съеденного, я поднял глаза от дыры в еще дрожащем от боли боку клопоматки и встретился с глазами своей прекрасной Сонечки.