— Почему? Ты? Предал? Наставника? — проорал он раздельно.
Я схватил его за руки, чтобы остановить тряску и… выполняя задание Ярополка Велимировича, прицепить хапуговку.
Клопапа стал вырываться, на его роже появилась гримаса брезгливости. Ему удалось освободиться со второй попытки, когда я получил в бок от Хай Вэя, но дело было сделано.
Разоряхер требовательно замахал правой рукой, глядя на Ту Хэла. Тот проявил выучку — метнулся куда-то в сторону (я не мог проследить, куда, мешал подлокотник кресла) и принес детские влажные салфетки. Как мило!
— Никогда больше не позволяйте ему меня касаться! — визгливо проговорил Разоряхер, с остервенением вытирая трясущиеся руки салфетками. — Никогда!
Из чистого озорства я потянулся ногой, чтобы дотронуться до распалившегося клопапы, и тут же прилетел пинок от Хай Вэя. «Ему и больно, и прикольно», — так, кажется, у вашего поэта?..
— Наш юный ящер не понимает, куда угодил, — произнес Иуда, покончив с профилактикой. — Растолкуйте ему в не очень тяжелых выражениях.
И вышел.
Через пять минут он вернулся, и вместе с ним ворвался запах мыла.
— Какие мы нежные, — пробубнил я, стараясь не тревожить рассеченные губы.
Берсеркьюрити поработали надо мной добросовестно. Если бы не способность контролировать боль, пришлось бы худо. А так — раздолбанный организм, помятая фотокарточка и твердое обещание списать Хай Вэя и Ту Хэла в утиль. При первой же возможности.
— Я жду ответа на вопрос, — сказал Разоряхер, садясь в кресло.
— Напомните, пожалуйста, — попросил я. — А то как-то из головы вытряхнулось…
Клопапа жестом предложил Хай Вэю помочь мне с памятью.
Хай Вэй грамотно выписал мне в бубен.
Выплюнув кровь, я устало вздохнул.
— Ну, вы, ребята, и зануды. Если я покинул Оборонилова, значит, были причины. Они касаются нас с ним. Я подам прошение в управление полетами, меня заберут при первой же возможности. А вы столкнетесь с новым Оборониловым. Оборониловым, который положил хвост на все кодексы. Я в этом не участвую.
Разоряхер сощурил поросячьи глазки.
— Ну, предположим, предположим… — Он потер подбородок. — Хотя в предыдущие разы он прокололся именно на кристальной честности.
Дальнейший анализ Иудушка предпочел не озвучивать. Хитер, поганец.
Клопоидолы вообще народец неумный. Ну, то есть, звезд с неба не хватают. Знаете, у вас есть такие жуки-мужики — абстрактно туповаты, но в прикладном смысле хитрецы необыкновенные: и наворуют, и профессора обжулят.
— Можем заключить сделку, — неторопливо сказал Разоряхер. — Ты обрисовываешь суть нарушения, я оставляю тебя жить.
— Великолепные условия, — чопорно произнес я. — А с какой, собственно, стати…
И тут я заткнулся.
Не потому что чего-то испугался или слишком сильно били по голове.
Запах.
Я услышал запах.
Его ни с чем не спутаешь. Гребневые наросты на моей голове, должно быть, пылали, потому что к ним прилила кровь (она потекла по лицу — берсеркьюрити разбили и нарост). Скулы свело, я стал подбираться, чтобы совершить хотя бы попытку броска.
Заметив изменения в моем облике, Иуда повернул голову к входу.
— Зачем приперлась, дура? Я тебе что сказал? — прокричал он.
Я поднял голову выше подлокотника, постарался сесть в кресле правильно, но не преуспел. Ладно, и так видно.
Дверь открылась. Я впервые узрел живьем клопохозяйку. Точнее, фрагмент.
Она была здоровенна. Будь я каким-нибудь Шемякиным, взял бы ее за основу скульптуры «Невоздержанность».
Она не вписывалась в дверной проем. Друзья мои, по сравнению с клопохозяйкой ваша Новодворская — Мисс Галактика.
Дряблое огромное нечто, издали напоминающее самку человека, просунуло патлатую голову в комнату и уставилось на меня глазами, полными ужаса.
Я изготовился к броску, ведь цель была в считанных метрах, и мое предназначение диктовало…
— Держите его! — велел Разоряхер.
Берсеркьюрити прихватили меня и вжали в кресло — никаких вариантов, хотя я, конечно, поборолся для проформы. Увы и ах! Если бы меня только поколотили несколько минут назад! Проблема была в другом — в проклятом уколе Нагасимы. Я не только не мог расширить контекст, но и элементарно собраться мыслями. Волнами приходил расслабон. В глазах то раздваивалось, то мутнело. Тело не слушалось, будто вместо нервов в нем поселились бюрократические цепочки, и каждое решение, принятое в голове, увязало уже в шее.
Одно дело болтать с клопапой, другое — ощущать непосредственную близость главной цели охотника… Я зашипел самые запретные проклятья вылезавров. Услышь меня родители — остался бы сиротой.