— Ну, ты не горячись, Зангези, — с немалой оторопью сказал я. — В принципе, я тоже немножко шефа подслушивал. Правда, очень немножко. И всякий раз это были нормальные рациональные мысли.
— Почему же только немножко? — Голос Зангези был едва ли не страдальческим, ведь, по мнению этого чудака, я многое упустил. — Ты мог получить такой ни с чем не сопоставимый опыт!..
— Я же говорил, что эта штука включалась не вовремя, — пробурчал я. — Меня убивают, а я мысли слушай? К тому же, друг мой, подслушивать не совсем этично.
— Я по заданию. — Он обезоруживающе улыбнулся. — А ты по зову сердца, ибо не веришь в своего наставника, верно?
Хорошо хоть, меня рассмешило его архаичное «ибо», так бы я, боюсь, вспылил. Но это значило, что комбинизомби попал в самую десяточку. Наставнику я всё-таки не верил.
— Кодекс, Зангези, — сказал я. — Мы с тобой участвуем в грязной охоте.
— Этика — одно из самых удручающе кривых изобретений разума, — заявил разнорабочий.
У меня аж рот открылся.
— Да ты беспринципный анархист?! — полушутя изумился я.
— Нет, что ты. Этика — один из самых важных институтов… Но очень кривой.
— Поясни. — Я плеснул себе еще коньячку.
— Охотно. — Он принялся загибать пальцы. — Во-первых, она создается некими существами, соотносящимися с текущей ситуацией и своими интересами. А ситуация постоянно изменяется, круг интересов тоже. Простейший пример, который тебе привел бы Эбонитий, раз уж он окончил пропофак, — это религии. Этика первых христиан чиста и немногословна. Этика церкви уже через три-четыре местных века — нечто двухуровневое и задрапированное правилами, не относящимися к человеческой этике, но в связке с базовыми посылками накрепко приживляется людям. «Не убий» — отличное правило, правда, кто только его ни нарушал, включая саму церковь. А тащить деньги и еду попам — это что? Это этический паразит, вроде Разоряхера.
Я слушал, поражаясь, насколько, оказывается, разговорчив наш разнорабочий, а он шпарил, как по писаному:
— Второе. Аксиоматика любой этики постоянно разъедается исключениями-оговорками. На каждое «не убий» находится, «кроме слуг дьявола, иноверцев» и далее по обстоятельствам. Третье. Этика — свод необязательных правил. Миллионы худо-бедно ею руководствуются, но стоит кому-то проломить ее хрупкие стены, и он получает необычайные конкурентные преимущества. Если он преступает еще и законы, то его, как правило, останавливают. Если он плюет на нравственные установки, то осуждают, но ничего сделать не могут. А апогеем бывает удешевление этики, снижение нравственной нормы.
Я перебил его монолог:
— Разоряхер точно выбрал время и место, кстати. Здесь у нас ситуация, дьявольски похожая на твои расклады.
— Истинно так, — чинно признал свою правоту Зангези. — В мыслях клопапы мелькала вера в успех, который заложен в нынешней разрушительной для России и мира ситуации. Правда, я думаю, он прав лишь отчасти.
— Вот как?! — Я ненавязчиво налил третью рюмочку.
— Может, шоколадку?
— Нет-нет, вылезавры шоколада не едят.
— Зато коньяк хлещут…
Я рассмеялся, этот наш Зангези положительно особый фрукт.
— Продолжай. — Мой царственный взмах едва не сбил бутылку, и комбинизомби переставил ее чуть подальше от меня.
— Если брать цивилизацию разумных прямоходящих приматов, то у них всегда то понос, то золотуха. Когда бы ни прибыли сюда клопоидолы, они нашли бы отличный очаг напряженности, гнойник, который можно вскрыть и питаться негативом. Но с сегодняшней Россией им неиллюзорно подфартило.
Ящеры-пращуры! «Неиллюзорно подфартило»!!! Я был очарован этим парнем.
— Да ты переживаешь, — заметил я.
— Буду откровенным, хотя не привык смешивать работу и личную жизнь, — чопорно сказал он. — Я люблю русский язык. Я без ума от местной поэзии. Яша, поверь мне, я дышу этим всем. И наш с тобой начальник неспроста Велимирович. Русский язык — это такая… сила, Яша!.. Это особая энергия. Это — ворота!
Он замолчал, очевидно, считая, что перегнул с откровенностью.
— А почему не английский? Или, там, румынский? — не без подколки спросил я.
Зангези сделал рукой какой-то театральный взмах, уперся локтем в колено и утвердил подбородок на ладони. Его лицо в этот момент выражало целую гамму чувств от «да ты не поймешь!» до «всё пропало, видимо, раз такие вопросы пошли…»