Чуть-чуть прояснилось. Вроде бы, изба. Вроде бы, женщина у темного окна сидит, прядет. Кудель топорщится серым облаком, нить из нее вытягивается ловкими пальцами, веретено крутится-пляшет на полу.
Всё видит Бус: и пальчики женщины, и как малые волокна в нить впадают, только лица не разглядеть — свет мешает, затуманен овал певицы-мастерицы.
Рядом колыбель. К матице подвешена, из цельного куска дерева вырезана.
«Дома?» — думает Бус, но отказывается верить. Он родился у высоких родителей, его дом больше, а чаще — шатры, когда в походе. Упыри не любили дома сидеть.
Приближается взгляд к колыбели, а на ней резной рисунок. Скалы, сосны, поле, а под полем люди лежат. Люди лежат, но не мертвые, спят они. Умелец художник, передал главное. А по краям — узоры древние, которых Бус веков десять уже не видывал. Слева главный знак Ярилы, а Велесов под ним придавленный лежит, змеистой вязью соединен, справа наоборот Велес верх одерживает.
— Ну, чего смотришь? — обращается к Белояру женщина.
Марево перед ее лицом растворяется, и он видит то ли мать, то ли старшую сестру проститутки Веры, фотографии которой рассматривал в отчете, подготовленном оборотнями. А может, это сама Вера.
— Вот же глупОй какой! — смеется женщина. — Я и мать, и сестра, и сама она.
— Рожаница.
Князю князей давно не снились боги, столетий пять, не меньше. Впору спросить, чем обязан.
— Это не я к тебе явилась. — Рожаница насмешливо вскинула бровь. — А ты ко мне пожаловал.
Вот уж о ком Белояр не помышлял в последние жаркие часы, так это о ней. Проблема будущего ребенка Веры и Владимира была отложена на лучшие времена, здесь завертелись вещи более насущные.
Рожаница засмеялась, лучась, и Белояр заметил, что не сможет назвать возраст, на который она выглядит: подумаешь, мол, молода, и она вдруг становится более зрелой, а решишь, лет тридцать пять — тут же получишь улыбку семнадцатилетней, но лишь на миг.
— Насущные, говоришь? — Она махнула белой рукой, что лебедь крылышком. — Сунулись со своими жданками, получили по лбу. Кто кого переупрямит, не столь и важно. Ни вы там жить не станете, ни остроухие здесь. Прощение Ярилово чужой кровью не вымолить.
— Много бы ты понимала в наших желаниях, — устало промолвил Бус.
— Да уж получше тебя, неспокойный. — Рожаница нахмурилась, и в избе стало темнее. — Мудрость материнскую-то не сбыть никуда.
— Мудрость?! — изумился князь князей. — Прости, матушка, но тебя зовут Рожаницей, а не Разумницей. За способность жизнь давать, а не ум. Женским розмыслом ты, душа богов, крепка, но мудрость…
Буса раздражало то, что здесь он как бы присутствовал, но бестелесно: дотронуться бы до Рожаницы, да рук нет, сесть бы напротив нее, да задницы и той не наблюдается.
Таковы законы ее светлицы — нет здесь никого настоящего, лишь она. Ну и иногда случается заехать к ней на ночку-другую Сварогу. И вскоре на земле нарождается девчоночка вроде Веры, которая Владимиру подвернулась на тропках судьбы… А девчонка вырастает и рожает мать вождя.
Эта тройственная история косвенно всплыла в народных взглядах на Мороза и его внучку. Только никто не понимает, что за Мороз, почему внучка? А потому, что когда-то и Чернобог попробовал запустить свою ветвь среди людей, но Морана, увы, бесплодна.
И здесь Бусу Белояру впору схватиться отсутствующими руками за пропавшую голову и спросить себя: «А ты, рожденный прошлой внучкой Рожаницы, всё сделал, что мог для народа, чьим вождем был назван?»
— Народ твой лежит в мерзлоте, ты накусал себе то ли преступную шайку, то ли теневую дружину. Живете соглашательством, презираете людей, из которых вышли. Ждешь верных знаков и ищешь способы вернуть первородным день. — Голос Рожаницы и сочувствует, и журит, и обдает лютым холодом. — Но за многие века не нашел, не распознал, не вернул. Считаешь себя негодящим?