— Отношение к вещам — индикатор отношения к истории, — назидательно сказал Марлен. — Нельзя долго помнить то, что невозможно потрогать. Портреты, фотографии, дедовы награды, бабкина вышивка, кортик прославленного предка, пуля, вынутая из груди прадеда… Это всё и есть твоя история, а не хрень, которую пишут в учебниках.
— Ну и где кортик твоего прадеда? — подковырнула девушка.
— У моего прадеда по материнской линии не было кортика, потому что он был крепостным. А прадед по отцу, старый козел с лощеной мордой, заседает и по сей день в эльфийском совете старейшин и решает, как будет развиваться искусство игры на струнных инструментах в ближайшее столетье. Очень важная историческая роль.
— К чему ты это всё рассказываешь?
— К тому, что я знаю, куда мы отправимся с моими кровососущими друзьями.
Светлана застыла, едва не открыв рот от удивления.
— Ты отправишься… туда?!
— А кто ж ляхов до Москвы кроме Сусанина доведет-то? — Марлен подмигнул. — Не пугайся, я еще не в таких переделках бывал.
— Гад ты, Востроухов…
Она плакала, спрятавшись у него на груди.
А он наконец-то почувствовал себя предателем — предателем девушки, которую любит.
Глава 31. Яша. Остекленеть можно!
Просыпаться от анабиоза — это, мое вам откровение, штука гадкая.
Несколько часов ты бредишь, то увлеченно участвуя в каких-то нереальных событиях, то отстраненно наблюдая, как сознание будто бы проламывает слой ледяного беспамятства. Даже не проламывает, а давит, греет, точит, простукивает, ища слабину этого толстого пласта.
Лабиринты бреда были настолько причудливы и бессмысленны, что я не рискну пересказать хоть какую-нибудь мало-мальски простенькую ветвь глюков. Мне интересна двойственность положения разума, переживающего пробуждение от анабиоза: ты словно и внутри событий, и одновременно смотришь на них чуть сверху и со стороны. Каждый миг ты и там, и тут, и даже когда этот навязчивый сон ведет тебя тропой триллера, ты и боишься, и не без иронии оцениваешь разворачивающийся перед тобой спектакль.
Когда я, наконец, прорвался в явь, первым, что предстало предо мной, было любопытное лицо Зангези. Оказывается, он здесь дежурил по распоряжению Ярополка Велимировича. Или по своей инициативе, я так и не понял.
Комбинизомби с жадностью расспросил меня, каково это — впадать в летаргическую спячку, и я порадовал его цветастым рассказом о бреде. Особенно Зангези очаровался байдой про спектакль глюков, где ты и действующее лицо, и наблюдатель. Он вообще, как я погляжу, неровно дышит к театру. Ох, уж этот наш тишайший комбинизомби…
Тем не менее, я ему благодарен. За разговор, за необходимость формулировать. Ум чрезвычайно долго и нехотя обретал обычную силу, а медленность и примитивность мышления меня всегда злит.
Потом в припадке благодарности я подумал, что, в сущности, скверно знаю старину Зангези. Мы все относимся к нему как к интеллектуальному помощнику, этакому дворецкому вроде развитой компьютерной системы — услуги принимаем, мнения не спрашиваем. А ведь он-то, хоть и генный проект ну-вы-и-странников, но живой разум. В общем, пришла моя очередь задавать вопросы.
Оказывается, у меня был странный посетитель, и даже случилась своего рода драка, в которой чуть не сплоховал самолично шеф. Комп дал голографическую картинку. Совершенно незнакомый человек. То есть, вампир.
Вы, люди, меня удивляете. Еще и вампиров в своей среде воспитать смогли и прячете. Мне, прибывшему сюда из другой галактики и повидавшему разное, истории о кровососах казались местными сказочками. Но космос велик, контексты бесчисленны. Значит, бывает и не такое.
Телепортация тоже поразила. Данных, естественно, мало, а факт налицо — не было гостя, и вдруг появился. Неужели работа с контекстами как-то завязана на кровопийство?!
Странные вы зверьки.
Затем я вспомнил наконец-то, как докатился до нынешнего состояния. Ну, то есть, про хапуговки и Разоряхера.
— Так ты слышишь мысли клопоидола? — ненавязчиво поинтересовался я у Зангези и получил в ответ целый пятнадцатиминутный монолог, какой это неожиданный и сложный опыт, и насколько информация из головы клопапы помогает шефу.
Я покорно делал вид, что крайне заинтересован в откровениях Зангези, а сам думал и думал о Соне, об этом цветке в пустыне скорби, о прекрасном роднике в лесу забвения. Хе-хе, купились? Думаете, Яша поэт? Ни на секунду нет!
Тьфу, рифма получилась…
И Соня казалась мне в те минуты то ли настоящей, то ли порождением долгих сновидческих скитаний. Чертов анабиоз! Признаться, блуждая по дорогам бреда, я потерял связь с миром настолько, что засомневался в реальности Сони. Я помнил, как говорится, чудное мгновение. Я даже мог ручаться, что сделал ей предложение. Но наяву это случилось или во сне? Я, честное слово, не знал ответа на этот вопрос.