Путаясь в мече, он снова уселся за стол, пристально глядя на Юру.
— Так, что вам в первую очередь хотелось бы узнать?..
Глава восемнадцатая
Как тихо в этот час ночной…
Очнувшись, какое-то время Анечка вглядывалась в окружающий полумрак. Приснившийся сон оказался пугающе-страшным, но как это нередко бывает, одновременно дурацким, нелепым и невозможным. Вокруг была её просторная спальня в покоях осконского замка — с резными панелям и гобеленами на стенах, висящим по углам пучками пахучих трав, и выступающим из темноты камином. Сквозь закрытые ставни шестиугольных окон пробивался желтоватый свет большего из двух ночных солнц, портьеры в дверных проёмах остались на своих местах. Москвичка хмыкнула — лишь оказавшись здесь, она поняла, почему в старинных замках и дворцах все залы и комнаты — сквозные. Над головой поднятый балдахин, у изголовья шнурок с пышной кисточкой — позвать камеристку. В остеклённом ночнике метался крошечный язычок пламени.
Протянув руку, Анечка привычным жестом взяла с полочки телефон — половина шестого вечера. Сразу же вспомнилось, как премудрый Илома учил её переводить московское время в местное. Даже вывел специальную формулу, по месяцам и дням — но задача оказалась для неё слишком мудрёной. Часов, наручных или стенных, здесь не водилось — волей-неволей оставалось ждать, пока на главной башне замка не пробьют очередную стражу, которой начнут вторить колокола внизу, в городе. По мнению москвички, дурацкий метод измерения времени — хотя бы потому, что длительность стражи меняется в зависимости от времени года.
Перед её глазами снова возникла вчерашняя сцена — Владычица Рокаэль снова и снова нападала на посланца Высокого Принца, а тот отбивался с эдакой нагловатой, уверенной в себе лихостью. Разговор шёл на синаро, на котором Анечка не понимала ни слова, а потом Его Сиятельство и вовсе её увёл. Прошедший в молчании ужин в пустой пиршественной зале, в компании Ирику и Её Сиятельства — москвичка чувствовала, как сгущаются над головой тучи.
— Мамочки! — смахнула слезинку Анечка. — Ну, зачем мне это? Я домой хочу…
— Госпожа! — негромко ответили из темноты.
Девушка вздрогнула. От дальней портьеры отделилась смутная тень, при ближайшем рассмотрении оказавшаяся камеристкой Ниету. Сбившаяся на правое плечо ночная рубашка — в такой, одеваемой на голое тело, здесь полагалось спать, растрёпанные тёмные волосы. В огромных округлившихся глазах стояли слёзы, губы дрожали.
— Госпожа! Простите, госпожа! Ради святых Ансари и Ансару…
— Что?.. — оборвала вопрос на полуслове Анечка.
Переступая босыми ногами по наборному полу, камеристка подошла ближе, и в свете ночника девушка разглядела, что она была не одна. Рядом, едва различимый в полумраке, двигался одетый в чёрное огромный, пузатый, похожий на лохматого медведя мужик. Облегающая рубашка с ремнями, на которых навешаны какие-то сложные орудия, облегающие брюки, чёрные от грязи босые ноги — или же любимые местными следопытами и браконьерами вязаные получулки-полусапоги. Полненькая Ниету рядом с ним казалась хрупкой тростинкой — обнимая камеристку за плечи, мужик удерживал у её горла длинный клинок чёрного металла. Только теперь Анечка разглядела, что с запястья Ниету свисает обрезанный шнур звонка.
Анечка набрала в рот воздуха, собираясь заорать — но прежде из-за спины мужика в спальню скользнула смутная гибкая тень. Лёгшая поверх одеяла рука буквально вдавила москвичку в постель, над головой склонилось смутно знакомое лицо в чёрном капюшоне — через левую щёку тянулся свежезарубцевавшийся шрам, острый, как бритва, клинок захолодил шею.
— Только рыпнись мне, дрянь! — прошипел над ухом знакомый голос.
— Полегче, та Лари, полегче! — заметили из-за спины удерживавшего Ниету «медведя». — Твоя пленница способна превратно тебя понять, и именно «рыпнуться». Тогда наши планы полетят Гоэрлу под хвост, а ведь это очень неприятно — как для нас с Райнэ, так и для тебя, связавшего судьбу с нами…
— Но, господин!.. — не согласился удерживавший Анечку та Лари.
Последовало несколько фраз на певучем и непонятном синаро. Вспыхнувший свет заставил москвичку зажмуриться — Анечка вздрогнула, узнав карлика-горбуна. Как и тогда, на Асениль, на нём была длинная туника с широким поясом, поверх которой был наброшен не алый, а чёрный плащ с капюшоном. Вместо прежнего длинного тонкого посоха в руках горбун держал знакомый белый жезл. Поводя пальцами над витым навершием, он заставил жезл испустить полупрозрачный белый шар — раздуваясь, шар заполнял собой комнату, пока не исчез вовсе, коснувшись стен. Поднявшись с постели, та Лари убрал клинок. Похожий на медведя мужик выпустил Ниету — упав на пол, та сжалась в комочек, жалобно всхлипывая.