Глаза Хориха блестели, как вкрапления слюды в горной породе. Может, отражали луну, а, может, горели собственным внутренним огнем.
– Там военный аэродром, где испытывают новые модели истребителей. И переговорная станция.
При словах «переговорная станция» Малек чуть оживился. Может быть, его направят туда после окончания учебы?
– Слышал иногда рев в небе? Видел белые полосы над горами?
– Пойдем домой, – тихо попросил Малек.
Он дрожал от холода. Хорих презрительно улыбнулся. Острые белые зубы сверкнули.
– А где твой дом, аль-ра? Ты хотя бы помнишь, как наши предки получали имена?
Малек вздрогнул еще сильней. Найр-ха, Ритуал Посвящения, когда дети народа аль-ра уходили в бесконечные, заросшие травой равнины, и там встречались с ветром. Один на один, без свидетелей, и ветер принимал их, и давал им подлинное, настоящее имя.
– Ты не пойдешь на равнины, – проговорил Хорих, и это не было вопросом. – Ты не узнаешь, как тебя зовут на самом деле. Ты будешь, как раб, сидеть на переговорной станции и передавать сводки с цифрами и словами, значения которых не понимаешь. Ведь так?
Прежде, чем Малек успел ответить, Хорих развернулся и побежал вниз по тропе – только камни запрыгали из-под ног. Черная тощая фигурка в белом свете луны на горном склоне, и никого вокруг… Малек подумал тогда, что Хориху не надо уходить ни на какие равнины, чтобы остаться в одиночестве и говорить с ветром. Он всегда был один, даже рядом с другими. Как, впрочем, и любой из них, выживших, сумеречных… синдар? Кажется, так называли их народ когда-то, до того, как белые корабли покинули Серебристую Гавань. Но это было давно. Изменился их облик, язык и даже память, и только ветер все так же гудел над огромной равниной – некогда покрытой густым лесом, а теперь пустынной и голой. Покачав головой, Малек начал острожный спуск вниз, к душному теплу их неродного дома. И в этот миг ветер тихонько шепнул ему на ухо: «Прощай. Прощай навсегда, Синий Лис».
Больше они с Хорихом не разговаривали до того самого дня, когда…
В самый разгар нашей интересной беседы с полковником дверь каюты распахнулось. Из коридора пахнуло машинным маслом, а на пороге выросла широкая фигура. Фуражка с высокой тульей зацепилась за косяк и чуть не слетела у фигуры с головы. Фигура заругалась на лающем языке. Душка Отто, он никогда не стеснялся в выражениях.
Сняв фуражку с головы, оберштурмбанфюрер обтер потный лоб, шагнул в каюту и бесцеремонно отодвинул низкого и круглого полковника в сторону.
– Хорьхе, – сказал он, и шрам на его щеке забавно задергался в такт словам, словно издыхающий под каблуком червяк.
Отто был драчуном в студенческие годы, и шрамом его наградил какой-то безвестный противник, слишком хорошо владевший шлегером. Жаль, что не угодил в глаз. Хотя я не сомневался, что Душка Отто предусмотрительно нацепил защитные очки. Он всегда страховался и всегда падал на четыре лапы, с какой высоты ни швырни. В отличие от господина Того он мне нравился, хотя был куда большей сволочью, чем мой неказистый полковник.
– Хорьхе, скажи мне, что твое маленькое эльфийское сердечко трепещет.
Я кисло скривился. Когда меня называли эльфом, я хватался за пистолет – в самом буквальном смысле, за свой Вальтер П-38, который таскал уже года три.
– И с чего бы ему трепетать?
Отто расплылся в улыбке, отчего червяк на его щеке принял окончательно непристойные очертания.
– Совсем скоро мы встретимся с нашими союзниками.
Я картинно заломил бровь. Серьезно? Я должен радоваться встрече с авианосцами Ямато? Которых и было-то всего три штуки – империя, как ни пыжилась, не успела отстроить нормальный флот к началу кампании. Возможно, этого достаточно, чтобы захватить врасплох базировавшуюся в порту Жемчужной Гавани эскадру. Возможно. Однако для полномасштабного сражения с флотом моей дорогой бывшей родины силенок у «наших союзников» – соплеменников господина Того – было явно маловато.
Примерно в таком ключе я и высказался. Полковник и оберштурмбанфюрер переглянулись, и мне это обмен взглядами очень не понравился. Игра в гляделки завершилась тем, что полковник уставился в пол, а Отто театрально расхохотался.
– Нет, – сказал германец, продышавшись. – Я говорил не о военно-морском флоте Ямато, наш остроухий дружок.
Мои пальцы почти коснулись кобуры, когда корабль вдруг задрожал. Застонали переборки, палуба под ногами заходила ходуном. Будь наше судно легонькой яхтой, я решил бы, что мы попали под удар шквального ветра. Но «Окумия» был тяжелым крейсером, и, вдобавок, еще пару часов назад на море царил полнейший штиль. Какого?..