– Пусть пустоплясы на балах скачут, а я рабочая лошадка, мне делом заниматься нужно, – парировала княгиня.
Но годы брали своё, и нет-нет, а вздыхала Елизавета Борисовна, оторвавшись от расчётных книг о том, что пролетела её молодость, пронеслись мимо неё балы и увеселения, а труд её и продолжить некому, не на кого положиться…
Вечерело. Олицкая отодвинула блюдо с грильяжем, потянула затёкшую спину, откинулась на спинку кресла, посмотрела на большой портрет Екатерины Великой, висевший над каминной полкой, и поманила рукой спавшего на бархатной подушке с кисточками шпица:
– Косолапушка, иди сюда скорее…
Шпиц подбежал, княгиня подхватила его, прижала к груди, поцеловала в хитрую мордочку:
– Зайка-зайка-чумазайка…
– Ваш шпиц, прелестный шпиц, не более напёрстка! Его погладил я: как шёлковая шёрстка! – раздался бодрый голос, и на пороге кабинета возник доктор Жигамонт, уже переодевшийся к ужину.
– А, милый Жорж, вы кстати, – улыбнулась Елизавета Борисовна. – Давайте сыграем с вами партию, покуда не было гонга к ужину.
– Гонга?
– Да… Владимир завёл этот обычай. На англицкий манер, – Олицкая поморщилась. – Надоело мне это англоманство… А, впрочем, чёрт с ним… Шахматы лежат на каминной полке.
Жигамонт взял коробку и поставил её на стол перед княгиней, пододвинув кресло и опустившись в него.
– Расставляйте, – сказала Елизавета Борисовна. – Обратите внимание, какая искусная работа. Эти шахматы принадлежали ещё моему деду.
Георгий Павлович проворно расставил затейливо вырезанные костяные фигуры на доске и заметил:
– У вас усталый вид, драгоценная Елизавета Борисовна.
– Ходите, доктор… Как прошёл день? Полагаю, вы провели его в обществе дяди?
– Вы угадали.
– И как он вам понравился?
– Алексей Львович, по-моему, замечательный человек и редкий собеседник. Я слушал его более двух часов и даже не утомился, хотя обычно столь долгие беседы действуют на меня усыпляюще. И с удовольствием бы слушал ещё.
– Да, дядя редкий рассказчик. Жаль, что у меня так мало времени… Впрочем, я не раз слышала все его рассказы. Надеюсь, он всё-таки запишет их.
– Я тоже на это надеюсь. Вам шах, княгиня, – отозвался доктор, закуривая трубку.
Елизавета Борисовна проворно проделала рокировку:
– А как вам понравилась наша Машенька?
– Милая девушка, но очень дичится. Кстати, ваш дядя дал мне ценные рекомендации по выслеживанию белой дамы.
– Что вы говорите? Что ж, я не буду против, если вы её выследите. Мне порядком надоел этот цирк…
– Любезная Елизавета Борисовна, вам не жаль рисковать моей жизнью? – шутливо осведомился Жигамонт.
– У вас есть оружие, милый доктор?
– Я врач, а не полицейский. Моё единственное оружие – моя трость.
– Негусто. Но вы умеете стрелять?
– Немного. Признаться, я лучше владею рапирой. В молодости один мой хороший друг давал мне уроки, и я оказался способным учеником.
– Я предпочитаю револьвер клинку. И будьте уверены, милый Жорж, если эта белая тварь встретится мне, то я не промахнусь. У меня рука твёрдая, и глаз – верный. Шах!
– Браво, княгиня! Вы пользуетесь тем, что я отвлекаюсь на беседу с вами.
– А вы не отвлекайтесь. Я же не отвлекаюсь, – Олицкая отпустила собаку и вздохнула. – О моём сыне спрашивать не буду. Не один приличный человек не станет дурно говорить матери о её чаде… А других членов нашего семейства вы ещё, должно быть, не имели сомнительного счастья видеть?
– Увы!
– Ну, значит, за ужином увидите… Если бы вы знали, милый доктор, как они все мне надоели… Хоть бы Родя не уходил в монахи. Это будет для меня большим ударом.
– А он знает об этом?
– Напрямую я не говорила, но он не может не догадываться… Если Родя уйдёт в монастырь, то поместье после меня достанется этой своре старших детей моего мужа. Моего сына это не беспокоит. Он будет только рад избавиться от бремени лишнего имущества. И откуда в нём взялось это…
В этот момент раздался гонг. Княгиня поморщилась, как от зубной боли. Она не любила громких звуков, и пронзительный звон, возвещающий время вечерней трапезы, раздражал её. Елизавета Борисовна поднялась, оправила тёмно-фиолетовое платье, набросила поверх дорогую шаль более светлого тона:
– Идёмте, милый Жорж. К ужину у нас не принято опаздывать.
Столовая в доме Олицких была выполнена в английском стиле. Это была довольно тёмная продолговатая зала с тяжёлыми шторами и массивной мебелью, освещаемая большим количеством свечей в старинных канделябрах. Гулко постукивал маятник часов, и также гулко звучали шаги входящих, разговаривавших приглушённо, словно боясь нарушить чей-то покой.