Быть может, в ответном слове на хвалебные речи скромность была уместна — ведь не очень впечатляет, когда иная чествуемая знаменитость, поощряемая похвалами, сама начинает хвалить себя и вырастать в собственных глазах. Лённроту это было противопоказано, на похвалы своей исключительности он отвечал, что он — «как все». И чтобы больше не слушать похвал, из Каяни он решил добираться обратно домой уже другим путем — на пароходе через Оулу, Ваасу и Турку, но повсюду приветствия повторялись в том же духе.
Исторически это можно понять: формирующаяся нация чествовала своего заслуженного сына, и уже одно сознание того, что в развитии национальной культуры были достигнуты первые крупные успехи, доставляло радость, вызывало восторг.
Неким спасением от самообольщения для Лённрота было его нестареющее чувство юмора. В апреле 1882 г. довольно шумно — и во многих местах — отмечалось его восьмидесятилетие. На этот раз, как он признавался сам, возраст и состояние здоровья уже не позволили ему пуститься в бега. Когда одно из торжественных чествований подошло к концу и порядком уставший юбиляр смог наконец уединиться вместе со своим знакомым профессором-теологом, впоследствии архиепископом, Г. Юханссоном, тот с участием и не без любопытства спросил Лённрота, что же он чувствует после всех приветственных речей и здравиц. И поскольку друг просил юбиляра ответить по-приятельски откровенно, без утайки, то Лённрот не хотел оставаться в долгу и, сообразуясь с духовным саном спрашивающего, рассказал в ответ историю про ватиканских кардиналов и свинопаса.
Кардиналы должны были избрать из своей среды нового папу, но никак не могли прийти к согласию и до того перессорились между собой, что решили назначить папой первого встречного на улице, которым оказался свинопас. Его обрядили в папские одежды, чтобы он возглавил ритуальное шествие. По пути встретилась жена свинопаса, возмутившаяся тем, что муж больше даже не узнавал ее. Тогда папа-свинопас ответил: «Как же я мог узнать тебя, когда я сам себя больше не узнаю». Смысл юмора ясен: Лённрот не хотел утрачивать самого себя.
Быть «как все» означало для Лённрота и то, что он привык и стремился жить максимально естественной жизнью обычных людей из своего сельского окружения. Как описывает А. Анттила по воспоминаниям современников, Лённрот вставал в четыре-пять часов утра, выпивал чашку кофе и, прежде чем сесть за письменный стол, играл немного на кантеле, напевая песню-другую, иногда псалмы. После двух часов работы следовала часовая прогулка перед завтраком, который подавали в девять часов. В двенадцать был предобеденный кофе, в три часа дня обедали, после чего Лённрот снова гулял и затем работал. Ужинали в восемь часов вечера и вскоре ложились спать. В доме ели обычную крестьянскую пищу без деликатесов и излишеств.