В той стороне, где путники расположились на привале, женщины болтали между собой, пили кофе и приводили себя в порядок перед тем, как тронуться в путь; мужчины пели и развлекались стрельбой в цель. Элиас слышал раскаты выстрелов, грохотавших в ущелье, отзывавшихся в зеленых далях и накатывавшихся эхом обратно; голоса доносились до него как бы издалека, словно растворенные в полуденной тиши; разливалась трель зяблика, шумел поток; и как только его сковал сладостный сон, ему привиделось, будто Магдалина спускается к реке помыться. Завидев его, она совсем не смутилась, а подошла поближе и склонилась над ним… Это уж чересчур, чересчур!.. Глаза Магдалины, горящие, роковые, его словно околдовали. Элиас помнил данный им обет: «Пьетро, брат мой, даже если она сама бросится мне в объятия, я ее отвергну…» Но его охватило такое смятение, он пришел в такое исступление, что сдавило грудь и потемнело в глазах: он хотел было убежать прочь, но не мог пошевелить даже пальцем — она была рядом, и ее глаза пылали из-под широких полуопущенных век, а ее губы, ее зубы сводили его с ума.
— Магдалина, любовь моя! — вырвалось у него, но он тотчас же раскаялся и застонал от страсти и боли: — Пьетро, брат мой! Пьетро, брат мой!
Он проснулся с дрожью в теле; вокруг ни души — лишь шум реки и щебетанье птиц и ни выстрелов, ни голосов. Элиас вскочил: сколько же времени он проспал? Он взглянул на солнце и увидал, что оно клонится к закату. Все давно были уже в пути, лишь двое пастухов караулили его лошадь. Им в обмен на сыр и творог спутники Элиаса оставили остатки своей трапезы. Он их поблагодарил и пустился в путь. Его лошадь стремительно мчалась вперед; и скачка, и желание поскорее догнать спутников развеяли мучительное и тягостное наваждение сна. После почти часовой скачки он увидал дядюшку Портолу и тетушку Аннедду, Пьетро и Магдалину, которые на лошадях были в том месте, где с вершины горы начинался спуск. Может быть, они поджидали его? Другие были уже далеко.
— Ну что? — крикнул он еще издали.
— Разрази тебя дьявол! — закричал в ответ дядюшка Портолу. — Где тебя носило все это время? Отдай своего коня брату, его лошадь совсем уж выбилась из сил!
— Не дам!
— Элиас, сынок, повинуйся отцу! — произнесла тетушка Аннедда.
— Нет! — сердито отрезал Элиас. — Вы бросили меня там, как последнего осла. Не дам и все!
— Ладно, тогда подсади к себе на время Магдалину, потому что так мы далеко не уедем, — сказал ему Пьетро.
«Ах, Пьетро, если бы ты только знал, что ты такое мне предлагаешь!» — мысленно воскликнул Элиас. Он уже раскаивался, что не уступил лошадь брату, но в глубине души чувствовал затаенную радость, которую не мог подавить.
Они начали спускаться верхом с горы, и он почувствовал, как Магдалина привалилась мягким телом к его спине чуть более, чем следовало, совсем как во сне, а ее рука чуть крепче, чем нужно, вцепилась ему в пояс, а поскольку он верил в сны и не мог забыть своего, то насторожился.
Сильная лошадь Элиаса несла их вперед по тропинке, покрытой цветущим кустарником, ныряющей то вверх, то вниз, то скрывающейся в расщелине среди скал, и временами Элиас и Магдалина оказывались один на один, но упорно молчали, поглощенные и мучимые своим горестным чувством. В какой-то момент Магдалина, натура страстная и в то же время слабая, не выдержала.