— Элиас, — промолвила она слегка дрожащим голосом, — извини, если я тебе досаждаю.
— Пустяки! — отвечал он, мотнув головой.
— На будущий год ты посадишь к себе на коня свою жену…
— Мою жену?
— Ну, Паску. Тогда уж ты будешь точно доволен.
— А ты разве не будешь?
— О, я тогда непременно умру…
— Умрешь?.. Магдалина!
— Умру… для жизни… для любви, хочу сказать…
Теперь дрожал не только ее голос, но и рука, державшая Элиаса за пояс; она вся дрожала, привалившись к его спине. Он тоже вздрогнул всем телом, как оборванная струна, и взор его затуманился; это была та самая тоска, тот самый дурман, который он пережил во сне.
— Магдалина… — пробормотал он и сжал ей руку, но быстро опомнился и сказал громко: — Мне показалось, что ты вот-вот упадешь. Сиди прямо, не качайся!
В ушах у него настойчиво звучали слова преподобного Поркедду, а данный им самому себе обет неотвязно вертелся в голове: «Будь покоен, Пьетро, брат мой, даже если она сама бросится мне в объятия, я ее отвергну…»
Нуоро был уже близко, там внизу, за краем лощины, освещенным закатными лучами. Караван замер на вершине горы, всадники верхом на уставших конях, покрытых потом, блестевшим на золотом фоне небес, поджидали отставших, чтобы всем вместе вернуться в селение и трижды объехать верхом церквушку Дель Розарио, которая издалека серебристым колокольным перезвоном уже приветствовала возвращение маленькой статуи своего Святого.
Вот наконец Элиас и окунулся в бескрайнее одиночество пастбища. Лишь иногда тишину нарушают окрики или свист пастуха, звон колокольцев пасущихся овец, мычание коров. Густые леса пробковых дубов поднимаются в отдалении и закрывают собой ясную линию горизонта. Леса на самом пастбище семейства Портолу были сведены еще раньше, и ныне взгляду открывалось широкое, залитое солнцем пространство. Среди зелени трав, кустарника и зарослей ежевичника попадались время от времени отдельные дубки; во влажных низинах трава была мягкой и нежной и источала запах мяты и чабреца. В буйной зелени пастбищ с концом весны появлялись золотые, светлые тона. Лопухи раскрывали свои золотисто-желтые и фиолетовые цветы, расцветал ежевичник. Только под деревьями и во влажных низинах трава все еще сохраняла свой зеленый и свежий вид. Хотя овечий выгон и был ровным, без какого-либо леса, в нем были тем не менее укромные места и урочища; речка в отдельных местах пробивалась через заросли бузины, куда едва проникало солнце, разливавшаяся зелеными загадочными заводями и перегороженная камнями, о которые разбивался с тихим плеском водный поток. Вдоль реки растительность в основном сохраняла свежесть и мягкость; по ночам запах камышей и мяты был почти раздражающим.
На выгоне паслась довольно многочисленная отара семейства Портолу; овцы были тучными из-за длинного лохматого руна, ягнята крупные и упитанные. Через два-три дня подходило время стрижки.
Элиасу было хорошо в этом уединенном и девственно-прекрасном месте, где он вырос, где прошла его ранняя юность; день за днем он вновь открывал для себя и воскрешал в памяти каждый уголок, каждое укромное место пастбища.
Там были две собаки: одна крупная и черная, со злыми глазами, устроившаяся с олимпийским спокойствием под деревом, к которому она была привязана, а другая маленькая, с жесткой рыжеватой шерстью, похожая на поросенка. Они признали Элиаса, и он чуть не зарыдал, когда принялся их гладить.
Кроме собак, в овчарне был еще поросенок, совсем ручной и себе на уме. Его живые ласковые глазки были словно человечьи. Жили в овчарне и огромный черный кот, и прелестный беленький козлик, который обычно вел овец за собой там, где проход был затруднен или когда надо было переправляться вброд на другую сторону потока. Когда козлик не щипал траву, то ни на шаг не отступал от Маттиа, ходил за ним по пятам, гонялся, наскакивал на него и всячески ластился. Он был всеобщим любимцем; заходил в хижину, гонял кота, играл с поросенком или с маленькой собачкой и спал у ног Маттиа.
Жизнь в овчарне семейства Портолу текла просто и незатейливо. Их навещали лишь соседи пастухи, да какой-нибудь путник завернет, бывало, к ним на огонек. Всякие темные личности, люди, скрывающиеся от правосудия, и другие, им подобные, к ним не заглядывали: дядюшка Портолу был человек честный и энергичный, Маттиа — несколько простоватый, а у Элиаса не было никакого желания видеться со старыми знакомыми или обзаводиться новыми.