— Попробуй еще раз! — сказал ему старик.
Но Элиас решительно отмахнулся и даже заартачился.
— О нет! Не искушайте меня, милый дядюшка Мартину! Это выше моих сил. Я могу еще сотню раз побывать дома, по мне все равно с собой не совладать.
— Ладно, — вымолвил старик и, казалось, над чем-то задумался. — Вспоминается мне одно дело, — нарушил он молчание. — Вообще-то и дело там было посерьезнее, да и человек был не в пример тебе сильнее: отважный, решительный, жестокий. Ему нужно было совершить преступление (их немало было у него на счету): требовалось отправить на тот свет честного человека, дело, казалось бы, для него естественное и даже крайне легкое; и в душе он был преисполнен решимости. Наступает день, подходит назначенный час; он отправляется в дом к честному человеку и застает его за ужином; он может его убить без какой-либо для себя опасности. Но честный человек на него лишь взглянул, и этого оказалось достаточным — он так и не смог поднять на него руку. И это повторяется второй, третий, десятый раз.
Старик говорил, а Элиас пожирал его глазами и, слушая его историю, забыл о своем горе. Да история эта была ему известна, даже более того — ему было ведомо, что героем ее был сам дядюшка Мартину. Все, впрочем, уже много лет знали эту историю и добавляли, что тот на кого покушались, призвал потом к себе дядюшку Мартину и взял его на работу. Сначала он был у него пастухом, позже стал смотрителем угодий. С того времени дядюшка Мартину стал правой рукой хозяина, самым верным слугой человеку, которого вначале намеревался убить.
Элиасу полегчало: в глубине души он стыдился своей слабости и постоянной нерешительности, но если уж такой сильный человек, каким был дядюшка Мартину Монне в своей бурной юности, не сумел устоять перед силой честного взгляда, то как же ему, бедному, слабому юнцу, победить в себе ужас при мысли, что нужно открыться своим близким в том, что страшило его самого?
— Моя история, — добавил старик, — несравнима, конечно, с твоей, но из нее также следует, что над нами есть сила, одолеть которую не в нашей власти. И все же, Элиас Портолу, если можешь, постарайся что-нибудь сделать!
— Я ничего не могу с собой поделать, дядюшка Мартину! — молвил удрученно Элиас.
— Может быть, ты хочешь, чтобы я вмешался?.. — попытался было предложить свою помощь старик после небольшой паузы, но Элиас сжал ему руку и бурно запротестовал:
— Нет, дядюшка Мартину! Нет и нет! Как вы только могли подумать, что я об этом когда-либо помышлял! Если вы только, дядюшка Мартину, кому-нибудь проговоритесь о моей тайне, то вы мне больше не друг!
— Ты прав, не стоит этого делать. В самом деле!
— Так что же вы мне посоветуете?
— Свой совет я тебе уже дал, Элиас Портолу. Действуй, шевелись, подумай, что может случиться!
— Я и так думаю, дядюшка Мартину. Пусть все идет своим чередом. А потом, если мне совсем уж станет невмоготу, я поступлю так, как я вам вчера сказал.
— И сделаешь плохо, — возразил ему старик и встал. — Не сдавайся, Элиас, сынок. Я поведал тебе историю, которая из-за нерешительности человека кончилась хорошо; твоя же может кончиться плохо. Ты умеешь писать, так напиши в конце концов брату — ведь читать он умеет. Договоритесь между собой, подумайте о будущем. Больше я тебе ничего не скажу.
Луч надежды блеснул еще раз в глазах Элиаса.
— Я непременно ему напишу!
Они расстались, и больше не договаривались о новой встрече. Элиас направился к хижине. «Да, да, — твердил он себе. — Я напишу Пьетро — так в таких случаях поступают важные господа; я все ему выложу, он человек разумный и меня выслушает; у меня есть перо и бумага; я дам письмо Маттиа… нет, лучше я сам его отнесу; я отдам его матери, чтобы она лично его вручила. Да, именно так!»
Ночью он долго еще ломал голову, как ему лучше написать письмо. Он уже придумал, как его начать и чем кончить; остальное было уже делом нетрудным. И на следующий день он проснулся с твердым намерением осуществить задуманное. При первой возможности Элиас отправился на свое заветное место, где прятал книги, перо и сделанную из тростника чернильницу, полную чернил, и приготовил все необходимое для письма. Он уселся рядом с камнем повыше, постарался устроиться поудобнее — лучшего места трудно было пожелать — и задумался.
Рядом в камышах журчал ручей, ласковый ветерок, налетая, долго шелестел зарослями бузины и высокими травами. Неясные, приглушенные звуки — близкие, далекие — оживляли собой пастбище, над которым раскинулась яркая лазурь чистого утреннего неба.