Услышал ли Господь его молитву? О нет! Элиас отступился от нее, представив себе Бога, страшный образ которого создало в тот момент его воображение. Так нельзя.
«Как же я низок! — думал Элиас, торопливо идя домой. — Мне никогда не обрести спасения: я создан из зла».
Его мучило беспокойство, более из-за своих дурных мыслей, чем из-за болезни Пьетро; он раскаивался и бранил себя; но когда он пришел домой и узнал, что брат его вернулся больным еще вчера, то испытал нечто вроде разочарования — настолько в глубине души ему льстила странная мысль, что Господь внял его молитве.
Пьетро был и в самом деле плох; он все время стонал, черты его мертвенно-бледного лица были искажены мучительным страданием. За три дня до того ему пришлось много пройти пешком, чтобы нагнать одного из пропавших быков; волнение, усталость, жар, предрасположенность к несчастью сразили его. Ноги Пьетро опухли и кровоточили, руки были исцарапаны о кусты ежевики и камни.
Тяжелая подавленность угнетала всех в доме Портолу; Магдалина непритворно плакала; тетушка Аннедда зажгла две лампады, произнесла заговор и получила знак, что Пьетро суждено было умереть.
Для Элиаса наступили ужасные дни. Он шел к брату, смотрел на него, ходил по комнате, заламывая руки и тоскуя от невозможности сделать хоть что-нибудь для того, чтобы спасти Пьетро. Элиас ни разу не взглянул ни на Магдалину, ни на ребенка; он уходил, объятый отчаянием, и истово молился часами, чтобы Пьетро выздоровел. Но даже во время этих жарких молитв он часто вздрагивал, и смертельный холод леденил его кровь: может быть, это тот бес одолевал его? Почему, стоило Элиасу забыться хотя бы на мгновение, он нашептывал ему радостные слова, внушал ему постыдные вожделения, непрестанно являя образ умершего и похороненного брата?
«Это дьявол, — подумал однажды вечером Элиас, — но ему не одолеть меня, больше никогда не одолеть! Хорошо, пусть Пьетро умрет, если ему суждено умереть; да, как бы это ни было ужасно, сатана, я сейчас хочу, чтобы брат мой умер, для того, чтобы показать тебе, что ты никогда снова не возьмешь надо мной верх. Никогда! Никогда! Я сильнее тебя, сатана; тело мое слабо, и ты можешь извести его, но мою душу тебе никогда не одолеть снова».
Той ночью Пьетро умер. Элиас закрыл ему глаза, перекрестил его лицо и помог тетушке Аннедде обмыть и одеть покойного.
После этого Элиас продежурил всю ночь у тела брата. Время от времени он вставал и склонялся над лицом умершего, подолгу глядя на него в безумной надежде, что Пьетро жив и вот-вот шелохнется и восстанет.
Но обросшее мертвенно-бледное лицо с опущенными веками оставалось недвижно, как пугающая бронзовая маска. Элиас чувствовал, может быть, первый раз в своей жизни — ведь он никогда еще так близко и так долго не глядел на мертвеца — все неумолимое величие смерти. Он вспомнил живого, смеющегося Пьетро; Боже, какой малости хватило, чтобы швырнуть его на эту кровать, недвижимого и умолкнувшего навеки! Навеки! «Завтра в этот час из мира исчезнет даже эта оболочка!» — думал Элиас и не знал, как убедить себя, что все заканчивается так, что и он, и его родители, и Маттиа, и Магдалина, и ребенок в один прекрасный день так же исчезнут. Потом он снова падал на колени у кровати, и боль его сменялась успокоением.
«Да, всему наступает конец, — размышлял он, — и нам больше не придется страдать. К чему такая суета? Всему приходит конец, одна душа остается; так спасем же ее».
И он чувствовал себя, как никогда, сильным перед искушением и перед лукавым; затем он снова вспоминал брата — живого, их детство, юность, ту смертельную обиду, которую он нанес Пьетро, и сокрушался; рыдания сдавливали ему горло.
«Теперь, когда он умер, — спрашивал Элиас себя, — узнает ли он, как я оскорбил его? Простит ли он меня?»
Но эти вопросы вели его к воспоминаниям; он снова видел Магдалину в той самой комнате, где теперь покоился Пьетро, и им постоянно овладевала услада при мысли о том, что теперь он мог любить Магдалину, не впадая в грех; но он тут же гнал от себя это искушение и, снова склоняясь над лицом покойного, возвращался к созерцанию смерти. Так прошла ночь.
На рассвете Элиас ненадолго уснул; ему приснился живой Пьетро, ехавший на лошади с пастбища (во всех снах Элиас видел себя еще пастухом). Лицо Пьетро было мертвенно-бледным, а глаза закрыты, как у лежащего на кровати тела.
— Что тебе нужно? — спросил Элиас с ужасом.
— Ребенок умер; я здесь, чтобы сказать тебе об этом, — ответил Пьетро. — Возвращайся домой, потому что хоронить его должен ты.
Элиаса охватили такой испуг и такая тоска, что он сделал над собой усилие, чтобы проснуться; но, и проснувшись, он чувствовал тоску, как во сне. Уже был день. Элиас услышал, как плачет ребенок, и сразу же подумал с болью: