60. Теперь кто-нибудь уже, наверное, приготовился услышать, с чего все началось. И хотя для этого требуется времени больше, чем Одиссею для рассказа перед Алкиноем,[70] я попробую коротко обо всем рассказать.
Я выехал в Рим в середине зимы, заболев еще дома из-за дождей и холода, но не обратив на это внимания, так как я положился во всем на свою выносливость и счастливую судьбу. Когда я доехал до Геллеспонта,[71] у меня невыносимо заболело ухо, и все остальное было не лучше. Но, почувствовав небольшое облегчение, я двинулся дальше.
61. Тут начались дожди, все покрылось льдом, стали дуть все ветры. Лед на Гебре[72] только что сломали, чтобы река стала судоходной: ведь если этого не сделать, вся она превратится в ледяную сушу. Равнины, насколько хватало глаз, были заболочены. Постоялых дворов было мало, и через крыши их воды текло больше, чем снаружи с неба. И при всем этом приходилось спешить и ехать быстро, несмотря на время года и мое слабосилие. Достаточно сказать, что даже гонцы с военными донесениями нас не обгоняли. Большинство же моих слуг ехало медленно. Я сам при необходимости отыскивал проводников, и это было нелегким делом: варвары норовили сбежать, и их приходилось привлекать то уговорами, то силой.
62. От всего этого моя болезнь усилилась. Зубы мои были в таком состоянии, что я прикладывал руки к щекам, чтобы унять боль. Пищу я не принимал совсем, разве что одно молоко. Тогда я впервые испытал удушье в груди, на меня напала сильная лихорадка и другие бесчисленные недуги. Так я лежал в Эдессе у водопада.[73] Наконец на сотый день после отъезда из дома я с трудом добрался до Рима. И тут вскоре внутренности у меня вздулись, кровь застыла в жилах, озноб охватил все тело, и дыхание стало затрудненным.
63. Врачи принесли очистительные средства, и я очищался в течение двух дней, принимая слабительное до тех пор, пока оно не всосалось в кровь. На меня напала лихорадка, все было бесполезным, и не оставалось надежды на спасение. Наконец врачи сделали мне надрез по всему телу, от груди до мочевого пузыря. И когда были поставлены банки и дыхание почти прекратилось, меня пронзила нестерпимая оцепеняющая боль, и все обагрилось кровью. Я был в полном изнеможении и чувствовал, будто мои внутренности похолодели и высунуты наружу. Удушье усилилось.
64. Я не знал, что делать, так как не мог ни есть, ни говорить. Мне казалось, я непременно задохнусь. И во всем остальном я чувствовал ту же слабость. Напрасно мне давали и лекарства, составленные из частей животных,[74] и всякие другие средства. Я решил, что нужно возвращаться домой, если только хватит на это сил. Путь по суше оказался для меня невозможным, так как тело мое не выносило тряски, и мы отправились домой морем. К тому же часть нашего вьючного скота погибла от стужи, а ту, что осталась, мы продали. И вот тут произошло нечто, напомнившее случай из «Одиссеи».[75]
65. В Тирренском море тотчас же начался шторм — сгустилась тьма, подул юго-западный ветер, и поднялось безудержное волнение. Кормчий выпустил из рук кормило, а начальник и матросы в отчаянии оплакивали самих себя и корабль. Море яростно обрушивалось на нос и корму, от ветра и волн меня обдавало водой, и это продолжалось весь день и ночь.
66. Была почти полночь, когда нас отнесло к Пелориде, мысу на Сицилии. Затем мы блуждали взад и вперед по проливу. Адриатическое же море мы переплыли за две ночи и день, так как течение было бесшумным и попутным. Но когда мы уже подходили к Кефаллении,[76] вновь поднялась высокая волна, задул встречный ветер, и нас понесло туда-сюда по морю.
67. Тело мое было совершенно изнурено и разбито. А что произошло с нами в Ахейском заливе под самое равноденствие, когда опытные моряки отплыли из Патр,[77] несмотря на мое несогласие и возражения, — этого, пожалуй, не передать словами. Как и тех бедствий, среди которых все сильнее болели у меня грудь и все тело.
68. То же самое было и в Эгейском море из-за невежества кормчего и матросов, когда они, не желая меня слушать, решили плыть против ветра. Опять в зимнюю пору мы четырнадцать дней и ночей носились по всему морю. Не раз за это время нам приходилось голодать. Наконец мы с трудом добрались до Милета.[78] Я не мог стоять на ногах, у меня заложило уши, и все доставляло мне мучения. Вот так, перебираясь понемногу, мы, ни на что уже не надеясь, добрались до Смирны. Стояла уже зима.
70
71
73
74
75