63. Тут один из них пожелал, чтобы было целых три храма Платона, но я возразил ему: «Тогда почему не быть восьмидесяти храмам Демосфена или, предположим, Гомера?» И, продолжая разговор, сказал: «Все-таки храмы, вероятно, следует посвящать богам, а великих людей чтить, ценя их книги. Потому что самое дорогое наше достояние — слова. Ведь статуи и изображения — всего лишь памятники тел, а книги — слов». Сказав и услышав подобное, я вышел.
64. Я увидел, что приближается мой молочный брат, и вспомнил прежние времена, когда мы с ним были в Афинах. Когда же я повернулся в сторону Акрополя, чтобы идти домой, справа сверкнула молния и ударила возле самых кончиков моих волос. Я даже удивился, как они не загорелись. Мы заспорили об этом, но мне это знамение показалось благоприятным. Да и ученик, бывший со мной, сказал, что это предвещает мне славу, особенно потому, что молния была справа.
65. Потом мне приснилось, что к большинству зданий были приставлены какие-то лестницы и по ним надо было подниматься и спускаться. Это мне не нравилось. Тем не менее я как-то оказался в доме. А тем временем вернулись участники шествия в честь Эрота, и толкователь, узнав о знамении, тоже сказал, что оно благоприятное и что я сделал правильно, что принес жертвы.
66. Ибо мне был сон, что я должен принести жертвы Зевсу, Артемиде и еще какому-то богу. А потом мне приснилось, будто я позвал Евдокса, чтобы записать этот сон, так как он был очень длинным, а я хотел сохранить его в точности.
67. Вот что наряду со многим другим мне было явлено насчет моей грядущей славы и о том, что я должен оставаться в своем поместье.
Речь шестая
1. Так Бог направлял меня во многих делах при помощи знамений о том, что мне следует делать, и при помощи других людей, также бывших почитателями Бога. На второй год после моего возвращения из Египта и на двенадцатый год моей болезни мне явились многочисленные удивительные видения, которые посылали меня в храм Бога в Эпидавре.[191] И одно из первых было такое.
2. Кто-то, убеждая меня не отчаиваться, рассказал историю Мусония:[192] «Когда Мусоний, — сказал он, — захотел поднять на ноги какого-то больного, а тот отказывался, то в упрек ему он сказал что-то в таком роде: “Что медлишь? Куда смотришь? Или ждешь, пока сам Бог не встанет рядом и не скажет тебе эти слова? Прогони смерть из своей души, и ты познаешь Бога!”»
3. «Такие слова, — сказал он, — произнес Мусоний». И после этого мне были голоса: «Спаси себя для города афинян!», и означало это — «для эллинов». Были и многочисленные пророчества относительно событий в Италии. <...>
ПОХВАЛА РИМУ
1. Есть обычай у тех, кто плывет по морю и путешествует по земле, давать обеты о том, что в это время заботит каждого, то есть о благополучном прибытии в место назначения. Так, один поэт уже как-то пошутил, что произнес обет о златорогом ладане.[193] Я же, о граждане, пока шел и плыл сюда, дал такое обещание, которое не чуждо Муз и Гармонии и не лишено связи с моей профессией:[194] если останусь в живых, выступить пред Городом с публичною речью.[195]
2. Но так как я не мог обещать произнести речь, величиною равную Городу, то я должен был дать другой обет, может быть, еще более трудновыполнимый, — составить такую речь, которая будет хотя бы соизмерима со столь огромным величием Города. Я взял на себя смелость выступить, как могу, раз уж другие люди выдают вещи, соизмеримые с их собственными возможностями, за божественные.
3. И если у вас, о граждане великого Города,[196] есть хоть капля уверенности в том, что я не нарушу обет, поддержите меня в этой моей смелости, чтобы при начале своей похвалы я мог сказать следующее: я встретил здесь людей, перед которыми любой, «и даже если прежде, — как говорит Еврипид, — был он Музам чужд»,[197] тотчас становится искусен в гармонии, приятен для слушателей и способен говорить даже о более значительном, чем он сам.
4. Все воспевают и будут воспевать Город, хотя при этом они добиваются еще меньшего, чем те, кто безмолвствует. Ибо молчание последних не делает его ни более, ни менее значительным, но лишь оставляет недоступным для познания. Речи же первых достигают лишь противного тому, к чему они стремятся. Ибо восхваляющие не в силах ясно показать, чем они восхищаются, но поступают подобно живописцу, который, пытаясь изобразить своим искусством прекрасное и любования достойное тело, потом бросает свою затею. Всякий скажет, что такому живописцу лучше не рисовать вовсе, а позволить людям увидеть сам предмет, а не дурное подражание.
192
193
194
195
196
197