— Гринько, — представился человек, протягивая пухлую руку. — Вячеслав.
— Францев, Сергей.
— Вот, Вячеслав Саныч, привёл к тебе последнего агностика-романтика на территории постсоветского пространства.
— Отлично представил, — засмеялся философ. — Давайте-ка выпьем для начала, закажем что-то поесть, а потом, друзья, можно и к лирике перейти.
Мгновенно около столика нарисовался официант.
— Что будете пить? Может быть, аперитив? Виски, мартини, джин?
— Единственный спиртной напиток, предназначенный для встречи друзей, — это водка. Все остальные напитки — для одиночества. Так что принесите нам водочки, будьте добры, — попросил новый знакомый.
— «Абсолют», «Финляндия»?
— А «Столичная» есть?
Официант слегка поскучнел, но водка и закуски появились на столе сразу же.
— Ну, давайте! За что пить будем? — спросил Францев. — Как думаешь, Коль?
— Я думаю, так: за идеалы, несмотря на новую жизнь! — не без сарказма сказал Николай Иванович. Мужчины резко опрокинули в себя рюмки. Философ, вытерев салфеткой рот, неожиданно прокомментировал тост:
— Увы, в политике идеалы всегда служат лишь прикрытием для захвата власти и обмана населения. Как у нас и произошло.
— И тем не менее среди нас есть ещё романтики, которые без идеалов никак не могут, — улыбнулся Николай Иванович. — Вот, к примеру, Сергей. Когда жизнь так переменилась, как вписаться новому человеку в новые порядки? А помните, как мощно шла тема: про то, что «так жить нельзя», про то, что «в нашем смехе и наших слезах — пульсация вен, мы ждём перемен»? И как партийные начальники достали всех со своими привилегиями… И что теперь?!
Философ перебил:
— Давайте ещё выпьем, и я вам расскажу одну историю. Про привилегии. Вы же помните, Николай Иванович, я ещё не так давно в ЦК писал речи и аналитику руководству. И у меня там был кабинет, в котором была немаленькая коллекция очень хороших книг по тем временам. Я их там же, в ЦК, и покупал. И вот после провала ГКЧП мне позвонили и предупредили, что к вечеру, скорее всего, демократы пойдут демонтировать Дзержинского. Я — быстрее на Старую площадь, решил хотя бы книги собрать, а то потом вообще в кабинет не пустят. Сижу в кабинете, а на улице шум, гвалт. Это митингующие уже к зданию ЦК пришли, орут внизу под окнами, руками на подъезды показывают… Ну всё, думаю: опять как при Ленине — почту, телеграф, телефон и главный бастион власти брать будут. Собрал две сумки. Решил через третий подъезд не выходить — сразу на площадь попадешь к демонстрантам. Вышел через запасной выход, в переулок. Только шагнул на улицу — и тут меня кто-то огромный и взъерошенный хвать за плечо! И шипит так тихо:
— Ну, гад, знал я, знал, что кто-то из вас, паразитов, спасаться через чёрный ход будет. Открывай свои сумки! Что там у тебя — деньги, сосиски, колбаса цэковская?
С ним там ещё несколько человек было, и я, конечно, испугался. Но виду не подаю и отвечаю спокойно так:
— Да ладно вам… Книги это.
А он мне:
— Чё заливаешь, какие книги? У-у, морда коммунячья! Где золото партии?!
И молнию на сумках рвёт, открывает их, роется, роется.
— И правда, книги… — и трясёт сумки, трясёт. А потом, когда понял, что нет колбасы, взъярился:
— Ты что, м…к? Где кремлёвская колбаса, деньги где? Ты зачем здесь работал?! — кричит мне в лицо.
— Я учёный, доктор наук, — говорю ему. Самому уже не так страшно, вижу, он бить меня не собирается, да и остальные приуныли. Даже смешно стало: представляете, огромный мужик роется, матерится, ищет колбасу, а там — книги!
И философ заразительно затрясся своим полным телом, смахивая с глаз навернувшиеся от смеха слезинки. Николай Иванович тоже расхохотался.
— Ну вот именно, — горячо сказал Францев, который за время рассказа самостоятельно махнул пару рюмок. — Старое рухнуло — и что теперь?! Трусы у метро продавать?! Я — военный человек, мне нужно служить своей стране, я без этого не могу! Я трусы продавать не умею!!
Николай Иванович мгновенно стал снова серьёзным.
— А ты думаешь, мы не такие? Мы что, трусы продаем? Мы государственные люди, мы Родине тоже служить умеем. Знаешь, как во время войны сотрудники музеев экспонаты берегли? Они не только потому это делали, что начальство им велело. Не было начальства у сотрудников Павловского дворца, когда немцы кругом были. Они берегли то, что стране принадлежит. И честь свою берегли. От голода умирали, но хранилище академика, генетика Вавилова, не трогали — ни одного там семечка не украли! В трудные времена много сволочи вылезает. Но ты сам говоришь, что честь тебе дороже. Поэтому её ты и должен беречь.