И тут Гале сказали, что есть женщина, которая могла бы помочь.
Вот, собственно, к ней она и ехала.
Аня медленно шла по улице к машине.
Итак, Галина Александровна Кривошеева не ехала мимо города Рукомойска.
Она ехала именно в город Рукомойск, к какой-то женщине, которая помогла бы ей тайно усыновить ребенка.
К Осич?..
Светлова даже остановилась посреди улицы.
В городе была только одна женщина, которая могла бы это сделать… Причем без особых сложностей.
Сама же и рассказывала Валентина Терентьевна, что новорожденных, подкидышей, им в приют подкладывают прямо на порог.
Да и просто девочка, которая накануне родов пришла в приют к Осич поплакаться на судьбу… Что стоит такую уговорить передать ребенка, скажем, другой женщине?
Осич вполне может забрать такого ребенка, и, не оформляя, отдать, скажем, Кривошеевой. Все довольны, мама, освободившаяся от забот о ребенке, Кривошеева, ставшая наконец матерью, и Осич.
Осич получает деньги — и потому довольна.
Вот и мотив.
Представим, что деньги получены, а подходящего случая все нет. В конце концов, детей подкладывают на порог не каждый день и не каждый день находятся девочки, которые могут оставить младенца, повернуться и уйти.
А Кривошеевой обещано! Деньги Осич получены.
Галина же, судя по рассказам мужа, женщина нервная, плохо владеющая собой. Вот-вот — и начнет скандалить, шуметь.
И Кривошеева исчезает.
Как все складно!
А что тогда Нина Фофанова?
А Нина Фофанова, судя по рассказу ее уголовной подруги, тоже хотела ребенка.
И тоже были проблемы. И не обращалась ли она тоже за помощью к Осич?
А остальные?
А возможно, никаких остальных… Остальные — каждый сам по себе. Шматриков ехал мимо. Отлично. Пусть так. Возможно, за ним вообще охотились от самой столицы — у богатого человека много причин исчезнуть.
А что тогда этот Вадик с часами? Тут-то что? Часы его каким-то образом оказались у Кикалишвили?
А глина? Белая глина, которой нигде нет? Кроме как на колесах “Тойоты” Фофановой, на кроссовках Немой и последней обнаруженной машине без владельца. На машине Свиридовой.
Все. Приехали.
Аня выключила двигатель. Все-таки в размышлениях дорога пролетает быстро.
Вот и он — ее, почти уже родной, мотель “Ночка”.
К счастью, вечером Осич на этот раз у Туровских на чаепитии не было.
"К счастью” — потому что Аня не выбрала еще тактику поведения с этой дамой.
Игра в подкидного дурака. Абажур. Чай. Опять эта уютная, милая, безмятежная провинция. Пироги.
Перед сном звонок домой в Москву. Разговор с Петром. Виртуозное вранье про отдых на побережье и прогулки по морскому песку.
"Так уже оно и идет почти привычно — одно за другим”, — подумала Светлова.
Это было ужасно, но это было именно так: жизнь в Рукомойске становилась привычной. Как там Анна обмолвилась ненароком в разговоре с госпожой Шматриковой: “У нас в Рукомойске”?.. Ха-ха! Не смешно, однако. Как бы Светловой насовсем тут не остаться!
Так и не решив, даже к утру, говорить ли ей самой с Осич или лишь поставить в известность о том, что она узнала, лейтенанта, предоставив ему самому заняться Валентиной Терентьевной, Аня решила начать день с того, чтобы завернуть к Горенштейну.
— Как там продвигаются дела, Соломон Григорьевич?
— Подвигаются, но плоховато. Девушка очень закована в свои страхи. Только обрывки каких-то странных воспоминаний разрешает себе. Очевидно, невероятной силы был шок!
— Объясните все-таки, на что мы можем рассчитывать?
— Понимаете, для этого мне следует рассказать вам, скажем, о знаменитом случае с пациенткой Брейера.
— Пациенткой Брейера? Я вся внимание… Горенштейн взял из книжного шкафа растрепанный толстый том, полистал его и начал читать:
— “Вначале пациентка Брейера бормотала какие-то слова… Казалось, что они относятся к каким-то впечатлениям и мыслям, занимающим ее ум. Врач попросил ее запомнить эти слова.
Затем в состоянии гипноза повторил ей эти слова, чтобы побудить ее сказать что-нибудь еще на эту тему. Больная пошла на это и воспроизвела перед врачом то содержание психики, к которому относились упомянутые слова. Это были описания ее состояния в то время, когда она сидела у постели смертельно больного отца, который, как было известно врачу, уже давно умер. Она рассказывала о странных фантазиях, которые в то время испытывала. И, рассказывая о них, больная как бы от них освобождалась, возвращаясь при этом на некоторое время в нормальное состояние”.
Гор сделал паузу и взглянул на Светлову:
— Вам это что-то напоминает?
— Напоминает, — согласилась Светлова. Гор продолжил чтение:
— “Летом во время жары больная сильно страдала от жажды, так как безо всякой понятной причины она с известного времени перестала пить воду. Она брала стакан с водой, но, как только касалась его губами, тотчас же отстраняла, как страдающая водобоязнью. Мучительную жажду больная утоляла только дынями и фруктами.
Однажды под гипнозом она рассказала о своей компаньонке, англичанке, которую не любила. Рассказ больная вела со всеми признаками отвращения. Она рассказала о том, как однажды вошла в комнату этой англичанки и увидела, что ее отвратительная маленькая собачка пила воду из стакана. Тогда она ничего не сказала, не желая быть невежливой.
После того, как в состоянии гипноза больная высказала это отвращение, она потребовала пить. Пила без всякой задержки много воды и проснулась со стаканом воды у рта. Это болезненное явление с тех пор пропало совершенно”.
— О'кей! Я поняла: больная пила без всякой задержки и проснулась со стаканом, — вздохнула Светлова. — Но отвращение к воде из-за того, что в стакан залезла мерзкая собачка, — это одно, а немота — совсем другое, — заметила она недоверчиво.
— Да погодите вы, нетерпеливая моя!
— Извините.
Гор опять стал читать:
— “В небольшом событии с собачкой своей компаньонки она подавляла из вежливости свое отвращение. В то время, как она бодрствовала у постели своего больного отца, она непрерывно была озабочена тем, чтобы не дать заметить отцу своего страха и своего горя.
Все травмы пациентки Брейера, которая, кроме отвращения к воде, страдала еще и параличом руки, а также еще и утратила способность говорить, относятся к тому времени, когда она ухаживала за своим больным отцом. И симптомы ее болезни могут быть рассмотрены как знаки воспоминания о его болезни и смерти.
Так однажды, сидя у постели больного отца в" большом страхе за его жизнь, она положила руку на спинку стула и вдруг наяву впала в состояние грез. Увидела, как со стены сползла большая черная змея с намерением его укусить. На лугу за их домом действительно водились змеи, которые теперь послужили поводом для ее галлюцинации. Она хотела отогнать змею, но ее рука, повисшая на спинке стула, оказалась парализованной… Когда змея исчезла и больная захотела — в большом страхе! — молиться, у нее не было слов”.
— Похоже на случай с Немой, — согласилась Светлова. — Какой-то сильный страх, переживание и необходимость сильно подавлять некое свое желание, да? Возможно, она подавляла именно желание говорить? И все это и послужило причиной ее немоты. Действительно, очень похоже на классическую “пациентку Брейера”. Один к одному!
— Ну, не совсем. “Пациентка Брейера” не смогла молиться ни на одном из известных ей языков, до тех пор пока ей не пришел вдруг в голову английский детский стишок. И тогда она смогла молиться на английском.