Точкой отсчета в сложных и долгих переговорах стали фофановские деньги: компенсация, потребованная хозяйкой дома за моральные страдания, которые ей предстояло пережить.
— Знаете, может, мне после того, что вы затеваете, вообще придется отсюда уехать, — резонно заявила женщина Светловой. — Сбежать от позора на Северный полюс придется. Так вот — дайте на переезд!
Судя по сумме, которую бедная женщина запросила, переезжать она собиралась действительно на Северный полюс.
Окрыленная хотя бы такой невеликой удачей, Светлова направилась к лейтенанту…
— Богул, хотите войти в историю криминалистики?
— Не хочу.
— Почему?
— Потому что не хочу вообще ничего! Ни в какую “историю” и никаких историй! Хочу жить спокойно и без происшествий. Я устал, закопался в мелочовке, суете. Мне все надоело…
Аня с сочувствием смотрела на Богула, которого явно выбило из колеи то, что Кудинова, так же, как “друг Отарик”, тоже ускользнула из-под самого носа… И, главное, то, что он до сих пор не может разыскать никого из них. И было это, без всяких оправданий, результатом грубейших промахов, допущенных лейтенантом.
— Душераздирающая исповедь, Богул! Сочувствую. Но такое состояние, знаете ли, пагубно для личности… Вам надо взбодриться. Хотите раскрыть преступление века в вашем городе? Уж-ж-жасную тайну?
— Не хочу!
— Не сопротивляйтесь, Богул.
— Говорят вам, не хочу, — уже менее напористо возразил лейтенант.
— Неужели самому не интересно? Может, вы и детективы читать не любите?
— Ну, люблю.
— Я так и думала. А знаете, как в старину называли детективы? “Роман тайн”, “новелла тайн”…
— Ну…
— Не спешите отказываться!
— А в чем подвох?
— Да, в общем, сущие пустяки..
— А именно?
— Надо разрешение на эксгумацию.
— Ну, какова! — Богул даже задохнулся от светловской наглости.
— Шучу! Какая там эксгумация! Эксгумация — это когда хоронили. А когда просто закопали, то просто надо немного покопать…
Луна светила так ярко, что можно было обойтись и без фонарей.
Хозяев попросили остаться в доме. Но видно было, что они не спали, и в темных окнах то и дело приподнимаются занавески.
— Хорошо, хоть соседи не в курсе и спят, — пробормотал Богул. — А то бы тут уже на наше ночное представление столько народу сбежалось! Представляете, если мы ошибемся, каким станем всеобщим посмешищем?
— Не ошибемся, — уверила его Светлова. — Это тот самый сад.
Горенштейн с немой девушкой сидели в стороне на скамейке.
Немая с любопытством озиралась по сторонам…
— Спросите у нее, Соломон Григорьевич… Ну, вы ведь умеете с ней “разговаривать”… Знакомо ли ей это место? Знает ли она этот дом, этот сад?
Аня видела, как Горенштейн взял Немую за руку и стал ей что-то вполголоса говорить. Видела, как девушка в ответ отрицательно закачала головой.
Наконец Соломон Григорьевич очень решительно попросил всех отойти как можно дальше.
Аня слышала, как изменился его голос, когда он стал говорить с Немой.
Очевидно было, что его воздействие на пациентку от сеанса к сеансу стало очень сильным и все более уверенным. Потому что уже через несколько минут свершилось в очередной раз чудо… Немая заговорила! И Аня снова услышала, как из уст девушки вырывается тот прежний детский лепечущий голос:
— Мама, я никому не скажу! Мама, не бей меня, я никому не скажу! Нет, нет, я только подружке сказала, где папа лежит. Когда мы с Танечкой играли, я ей сказала;.. Но я, мамочка, ей больше ничего не скажу!
Мама, ну, мама, можно мне пойти погулять?! Мамочка, ну разреши мне пойти погулять хоть немножко!
Мама, а папа под землей лежит в саду? Там трава и цветы.., там хорошо… Мама, а папа никогда не встанет?.. Мама, ведь земля тяжелая, как же папа встанет? Я пойду к нему… Пойду…
Неожиданно девушка встала со скамейки и сделала несколько шагов…
На считанные секунды она приостановилась, а потом уверенно пошла между деревьями. Наконец снова остановилась… Обхватив вдруг голову руками, забилась в рыданиях.
— Я обещала мамочке, что никому не расскажу! — всхлипывала девушка. — Я обещала… Истерика становилась все сильней… И Горенштейн поспешил вывести свою пациентку из гипноза.
— Все в порядке, Мариночка! — он успокаивающим жестом приобнял ее за плечи. — Все закончилось! Вам не надо ничего бояться! Здесь мамы нет. Никто вас не обидит. Успокойтесь!
Скворцова как будто очнулась, изумленно озираясь по сторонам. Теперь у нее снова был вид человека, который попал в совершенно новое, незнакомое для него место.
И вдруг она судорожно схватилась за локоть Соломона Григорьевича, боясь оступиться, в темноте.
— А ведь только что она двигалась здесь так, будто знает здесь каждую ямку, каждую впадинку, скрытую густой травой! — заметил Богул.
— Детские впечатления самые четкие. Самые яркие и долговечные. Это называется импринтинг. То, что узнал, увидел в детстве маленький ребенок, впечатывается в его сознание навсегда. Но последующие потрясения, внушенный ей страх, внутренний запрет на определенные действия не дают Немой возможности, когда она в сознании, воспользоваться этими воспоминаниями. Они будто закрыты от нее же самой на крепкий замок… Закрыты запретами и страхом.
Но в гипноидном состояния запрет снимается и девушка как бы возвращается в то время и тот возраст, когда еще “умела” разговаривать. Вы были свидетелями того, как она сразу узнала и этот сад, и это место, где когда-то увидела то, о чем ей, по-видимому, строжайше запрещено было рассказывать посторонним.
Это ее сад, ее дом.
— Да… Как она уверенно двигалась между деревьями, несмотря на то что сейчас ночь! — Тем более, я полагаю, тогда тоже была ночь.
— Когда?
— Ну, когда случилось то, что она видела. Да, тогда, конечно, тоже была ночь. Такие вещи при свете дня не делаются.
— Какие — такие?
— Сейчас увидим…
Два молодых крепких милиционера, которых привел с собой Богул, взялись за лопаты.
Трава, дерн, мягкая черная земля сада… Лопата входила в нее, словно нож в масло.
Тишина, и без того полная на этой тихой окраине провинциального города, стала почти абсолютной. Даже собаки вдалеке, словно почувствовав важность момента, перестали брехать.
Все, кто был в это время в саду, затаили дыхание. И в этой звенящей тишине наконец раздался долгожданный звук: лопата чиркнула обо что-то твердое.
— Теперь осторожнее!
Что-то забелело среди поблескивающего под луной развороченного чернозема.
— Кость?
Богул наклонился над ямой, смахивая резиновой перчаткой с припорошенного предмета землю.
— Кости, — кратко прокомментировал лейтенант.
— Вы думаете?
— Поверьте менту! Это не захороненное животное. Это человек.
Ирина Арбенина —CSO-00Скелет с осторожностью переместили на полиэтилен.
— Надо закопать эту яму, чтоб не оставалась до утра и не привлекала внимания любопытных! — скомандовал Богул.
Милиционер копнул лопатой землю.
И она опять чиркнула!
— Ну-ка, дайте взглянуть, — снова согнулся над ямой Богул. — Может, фрагмент отделился?
Но через некоторое время среди развороченной земли снова забелели кости.
— Смотрите, еще!
— А ну, давайте-ка еще покопаем!
— Э-э, да тут, кажется, филиал городского кладбища…
— Ужас какой-то!
— Господи, еще! И еще!..
В утренней предрассветной дымке луна побледнела, растворилась и наконец совсем растаяла в небе…
Сонный, срочно разбуженный по телефону и вытащенный из дома и постели патологоанатом собирал рассыпающиеся скелеты “в комплекты” и упаковывал в полиэтилен, чертыхаясь, нумеровал эти мешки, стараясь не сбиться со счета.
Милиционеры копали, сменяя друг друга, и только успевали вытирать со лба пот.
К утру этих черных полиэтиленовых мешков стало восемь. И в каждом находился человеческий скелет.
И это уже были не скелеты из английского буфета, вошедшего в пословицу, а как теперь говорят — скелеты “реальные”.