Другая - это как раз я. На минутку, между делом, всего один танец в накуренной полутьме гулкого зала старенького клуба.
Удачно сказано в песне про пьяный угар. На здешних дискотеках такое постоянно творится. Я там бываю редко, как-то не по себе, потом возвращаешься с больной головой, и мама так внимательно смотрит в глаза, встречая. Нет уж, лучше дома сидеть в выходные, решать задачки по химии, больше пользы будет. А сердце все равно просится куда-то по вечерам... И безумно хочется танцевать.
Просто обнять симпатичного парня, прикоснуться к нему, почувствовать его тепло, запах, пусть даже от дешевых сигарет. Почему даже мыль об этом будоражит и заставляет нервничать. Что ж я такая испорченная? А-а, пускай, все равно это только слова. Завтра будет обычный школьный вечер, с которого я, скорее всего, уйду пораньше. Снова будет свежая ночная улица, длинноногие фонари по обочинам знакомой как пять пальцев сельской дороги. Все как всегда.
И как всегда я буду фантазировать перед сном. И в невероятной стране Грез меня будет ждать царь Египта - великий Фараон... слышишь громогласный рев бегемотов, чувствуешь, как пахнет душистыми смолами, видишь, как смуглы тела рабынь. А глаза Кайреса, словно бездонные черные омуты смотрят на тебя с любовью. Потому что это моя личная сказка и ход событий подвластен в ней только мне.
Вот если бы все мысленные фантазии воплощались в реальную жизнь так или иначе... А, может, есть какая-то лазейка, незримой пуповиной связывающая мир Воображения с миром нашего унылого бытия. Буду ли я первопроходцем на этом загадочном пути? Что во мне такого особенного? Но иногда я все-таки верю...
26 января
Скучаю по бабе Ане - маминой маме. Она добрая. С ней спокойно, надежно и легко. И всегда можно поговорить о чем-нибудь. А с мамой почему-то нельзя так. С мамой нужно подбирать слова и интонацию, быть всегда настороже, чтобы не нарваться на насмешку или окрик. Скучаю по бабе Ане. Просто органически хочу ее присутствия. Хочу прижаться к ее большому, теплому телу и забыться, уйти от всех тревог. А их так много.
Мама сегодня уехала в больницу, болят ноги, ходить трудно. Раньше баба говорила мне:
— Если что-то случится с матерью, давай мне телеграмму, я тут же примчусь, а тебя не выдам.
Но, чем она сможет помочь маме, только сама расстроится. Я так ненавижу больницы, эти серые стены, вдоль которых сидят встревоженные, напряженные люди. И каждый со своими бедами, и все с такой надеждой смотрят на пробегающих мимо врачей. Сколько раз мы уже сидели в очереди перед кабинетом окулиста! Как бесконечно долго тянулись эти томительные минуты.
Потом темный кабинет и только на одной стене освещенная лампой таблица с буквами. Я садилась на стул у противоположной стены и чувствовала ужасающий страх и стыд. Я не видела ни буквы, ни строчки. А рядом на кушетке сидела мама, уставшая, измученная ожиданием мама. Мне было жалко ее даже больше чем себя. И нарастал стыд за свою слепоту.
Но сегодня мама одна сидит в очереди у серой двери. Словно за ней находится спасение и исцеление. Почему человек не умеет помочь себе сам? Я знаю, мама именно поэтому хочет сделать меня врачом. Чтобы мне не пришлось испытывать подобное унизительное ожидание. Чтобы на меня смотрели со страхом и надеждой, ожидая помощи. Так хочет мама. А чего хочу я? Может быть тоже лечить-исцелять, но иначе, через другие инструменты и средства. Иду наугад и ищу вслепую. Пока я в самом начале пути.
19 февраля
По дороге в школу я встретила Людмилу Алексеевну – она учительница литературы в других классах. Мы разговорились немного и она рассказывала, как волновалась в дни поступления своей дочери в Медакадемию:
— Тяжелое было время. Врагу бы ни пожелала. Все мысли только об этом.
Раньше мне казалось, что мама спокойнее относится к моей будущей учебе. А сегодня вдруг мама открылась:
— Вот лежу ночью и представляю, как ты идешь на экзамены, берешь билет... А потом выходишь на улицу. Я сижу в сквере, ты ко мне подходишь и говоришь: «Не приняли».
Тут мама заплакала. И ноги у нее болят из-за переживаний. И давление скачет. Я теперь все понимаю. Мне захотелось обнять ее, поцеловать, сказать что-то хорошее. Но я не могла. Я уже как-то попробовала просто прижаться к ней, а она отодвинулась и сказала:
— Не надо этого. Я не привыкла к ласке.
Больно и обидно слышать, но странно было бы ожидать другое. Неужели я когда-то так же скажу своей дочери? Почему? Зачем? Если не привыкла прежде, так что мешает сейчас? Я здесь, рядом, не бывает ближе, почему же ты отворачиваешься от меня, ведь я уже не младенец, которого можно чрезмерной лаской избаловать, я уже почти взрослая. И очень хочу любить.