Ведь не я же одна замечаю в себе это чувство? Преклонение, восторг, готовность все отдать и умереть за принцип, метод, человека, а потом спокойный, проникающий взгляд и... отворачиваюсь. Смешно самой так писать, но порой я словно питаюсь новыми эмоциями, ощущениями, собственными и чужими переживаниями.
Я расчленяю их на части – анатомирую, сравниваю, пробую на вкус и оставляю в своей коллекции. А сама снова выхожу на охоту. Что это? Цинизм или мелкое женское любопытство? Что бы то ни было, оно есть во мне, и я еще не раз воспользуюсь этим инструментом для постижения жизни. Только, может, иногда нужно видеть явление целиком, наслаждаться событием как таковым, не рассуждая, что оно несет, и чем обернется завтра? Стоит поразмыслить.
14 августа
Впервые за несколько месяцев всплакнула. Слезы нахлынули так близко к глазам, что мне захотелось отпустить их на волю. Простите, глазки мои, но так получилось. Вчера мама приехала из города, обследовалась у гинеколога – миома матки. Я весь вечер не могла думать ни о чем ином. Как это чудовищно близко - болезни, муки и само небытие! Как избежать их, где подстелить себе соломку? Баба Нина собирается уходить из дома, разбрасывает вещи, рвется, кричит. Папа пичкает ее снотворным, запирает на замок.
Полина Петровна всерьез поговаривает о лечебнице. Звонила баба Аня, узнала о мамином диагнозе и сама слегла. В довершение всему утром теленок в загоне сломал ногу, пришлось его заколоть. Так было жалко! Я ведь вчера еще смотрела в его сизо-черные глаза, а теперь в конуре у Рэкса лежит обглоданная, пугающе - отвратительная в своей наготе кость. Но ведь не будет же все так плохо продолжаться? Ведь что-то должно измениться к лучшему!
Я точно знаю, скоро наступят счастливые дни. Или хотя бы покой. Зачем все гоняются за счастьем, если испытав боль и отчаяние, жаждешь лишь избавления от телесных страданий и тишины. Я знаю о чем говорю, у меня это испытание каждый месяц строго по расписанию. Хваленая но-шпа и анальгин в "женские дни" совершенно не помогают, иногда я по нескольку часов колесом кручусь на кровати, зажав в зубах одеяло, кажется внизу живота меня изнутри режут тупым ножом.
Врач сказал, с возрастом и началом "той самой взрослой жизни" все нормализуется, ничего страшного. А я уже дважды теряла сознание в эти дни, первый раз еще в седьмом классе прямо на уроке биологии - вот был концерт, а потом в десятом, на каникулах. Зачем ты придумал для нас столько боли, Господи? Какой же в ней смысл и прок? Ты еще не оглох от моих беззвучных воплей во время этой ежемесячной пытки?
Мама сказала, что рожать ребенка гораздо больнее, но разве она знает, что именно я чувствую, поджимая колени к груди и стараясь выдохнуть из себя эти раздирающие плоть ощущения, что неумолимо накатываются волна за волной?!
Все пройдет, когда-нибудь все непременно пройдет. Только обглоданные кости уже не обрастут мясом, сорванный цветок не приживется на поникшем стебле, а моя бабушка никогда не будет прежней, ласковой, понимающей, заботливой. Ее дом теперь напоминает разоренное гнездо - все вещи раскиданы, посуда свалена в кучу - мытая и грязная, посередине горницы старый мешок из-под картошки, в него она собирает пожитки, чтобы уйти к своим... тем, кто ушел раньше, уже очень давно.
В мешке уже хранится смена новенького белья, стиральная доска, клеенчатый фартук и сито, мешочек с манной крупой, напополам с мелкими жучками и еще пара окаменевших от древности ирисок. Баул этот трогать нельзя никому, бабушка очень расстроится и папе приходится уважать ее волю.
Когда-то этот деревянный дом был моим единственным убежищем - берлогой, где можно спрятаться от внешних бурь, выплакаться, выговориться, выплеснуть на тетрадные листки свои простенькие наивные стихи и рассказы. Здесь меня всегда ждали, вкусно кормили шанежками и пирогами, учили прясть овечью шерсть и вязать носки, рассказывали множество разных историй. А теперь даже не узнают.
Теперь мне хочется бежать от этой мрачной, дурно пахнущей, будто гниющей вместе с хозяйкой конуры, и я с наслаждением выхожу на свежий воздух. Мосты не сожжены, мосты просто обветшали и скоро рухнут в ненасытную бездну. Я буду наблюдать их падение на берегу, понимая, что и меня когда-то ждет подобная участь. Может, лишь немного иная, но с таким же сурово-торжественным неумолимым финалом.
Ну, что ты мне скажешь на все это, мой якобы беспристрастный наблюдатель? Тебе хорошо. Ты все знаешь наперед. И я могла бы знать, если бы умела прислушиваться к самым тонким струнам своей души. Но в голове мыслей, как листьев на дереве и все чего-то шумят, шумят...