Я все еще стоял на том же месте, вперив неподвижный взор в пропасть, словно ожидая, что вот-вот со дна ее, угрожая мне, воспрянет окровавленное тело графа. Я испытывал ощущения убийцы и держал, судорожно сжимая в руках, шляпу, шпагу и портфель.
— Вот что, сударь, — продолжал между тем графский егерь, — я поскачу теперь по большой дороге прямехонько в город и укроюсь там в домике близ ворот, знаете, по левую руку от дороги. Вы же отправляйтесь в замок, где вас, вероятно, уж поджидают. Позвольте мне вашу шпагу и шляпу, я возьму их с собой.
Я машинально подал ему и то, и другое.
— Будьте здоровы, ваше сиятельство! Желаю вам полного успеха в замке! — добавил молодой человек и скрылся в чаще, напевая и насвистывая веселенькую мелодию. Я слышал, как он отвязал оставленную у дерева лошадь и увел ее с собою.
Несколько оправившись от столбняка, овладевшего мною, и вдумавшись в совокупность только что совершившихся странных событий, я должен был сознаться, что сделался просто-напросто игрушкой случая, который одним порывом забросил меня в самый узел какой-то запутанной интриги. Мне стало ясно, что егеря ввело в заблуждение сходство моего лица и фигуры с несчастным графом, собиравшимся, вероятно, переодеться капуцинским монахом ради какого-то любовного похождения в соседнем замке. Смерть застигла графа врасплох, и как раз в то же мгновение непостижимое предопределение судьбы поставило меня на его место. У меня явилось страстное, непреодолимое желание разыгрывать и впредь роль графа, тем более что это, видимо, было угодно самой судьбе. Это желание превозмогло все сомнения и заглушило в моей душе тайный голос, упрекавший меня в убийстве и наглом присвоении чужого имени. Открыв портфель, оставшийся у меня в руках, я нашел там письма и векселя на значительные суммы. Я намеревался просмотреть кое-какие из этих бумаг и прочесть письма, чтобы хоть несколько ознакомиться с обстоятельствами жизни покойного графа, но мне не удалось исполнить это: несметное множество мыслей, беспрерывно мелькавших в моей голове, и тревога, охватившая меня, не позволяли мне ни на чем сосредоточиться.
Пройдя несколько шагов, я снова остановился и присел на каменную глыбу. Мне хотелось немного успокоиться. Я прекрасно понимал, как опасно вступать совершенно неподготовленным в совершенно чуждую среду. Тем временем в лесу послышались веселые звуки охотничьих рожков, и все ближе и ближе раздавались радостно-возбужденные голоса многочисленного общества. Сердце усиленно забилось в моей груди, дыхание прерывалось — предо мной открывались новый мир, новая жизнь! Я поспешно свернул на узенькую тропинку, спускавшуюся по откосу, и, выбравшись на опушку леса, увидел на дне долины большой, великолепный замок. Здесь-то именно и Должно было, без сомнения, разыграться любовное похождение, к которому готовился граф. Недолго думая, я бодро и смело пошел навстречу предстоявшим случайностям и скоро очутился в парке, окружавшем замок. В тенистой боковой аллее я заметил двух приближавшихся ко мне мужчин. Увлеченные разговором, они прошли мимо, не обратив на меня внимания. Один из них, совсем еще юноша, был Рясе. Его прекрасное, бледное лицо носило явные следы глубокого горя. Другой, в простом, но приличном костюме, несмотря на то, что достиг, очевидно, уже почтенного возраста, производил впечатление сильного и энергичного человека. Продолжая разговаривать, они сели спиною ко мне на каменную скамью. Я мог теперь слышать каждое слово.
— Гермоген, — убедительным тоном говорил старший, — вы приводите в отчаяние всю семью вашим упорным молчанием. С каждым днем возрастает ваша мрачная меланхолия. Юношеские силы надломлены. Мы видим, как тает ваша жизнь. Решение ваше посвятить себя духовному званию разбивает все надежды барона. Поверьте, ваш отец охотно отказался бы от своих надежд и никогда не осмелился бы бороться против того, что предназначено судьбою, если б истинное, внутреннее призвание, неудержимое влечение к одиночеству, проявлявшееся еще с детства, объясняло причины подобного решения. Но в вас произошла резкая перемена почти мгновенно. Это указывает, что вашу душу потрясло какое-то событие, о котором вы, однако, упорно умалчиваете. Между тем воспоминание о нем продолжает с ужасающей быстротой свою разрушительную работу. Не так давно вы были веселым, жизнерадостным юношей. Что же вызвало в вас такое отчуждение от людей? Что заставляет вас отчаиваться в возможности найти в чьей-либо груди утешение для своей наболевшей души? Вы молчите? Вы упорно смотрите в землю? Вы только вздыхаете? Ах, Гермоген! Раньше вы любили своего отца с редкой искренностью и теплотой. Если вы не находите удобным открыть ему теперь свое сердце, то не мучьте его по крайней мере хоть видом этой рясы, которая постоянно напоминает ему о вашем ужасном решении. Заклинаю вас, Гермоген, сбросьте с себя эту одежду! Верьте мне, что внешние атрибуты имеют в себе какую-то таинственную, но несомненную силу. Сейчас по этому поводу мне вспомнились актеры… Мое сравнение, конечно, не обидит вас: я убежден, что вы совершенно верно поймете этот хотя и не совсем подходящий, но очень наглядный и разительный пример. Я хочу напомнить вам, что актеры часто, надев известный наряд и сделав соответствующий грим, чувствуют себя словно возбужденными каким-то чуждым им духом и легче входят в роль. Позвольте мне сообразоваться в данном случае с моим веселым характером. Извините, если я стану говорить с вами шутливее и проще, чем это, быть может, подходит к нашей теме. Согласитесь сами, что, сняв эту длинную одежду, вынуждающую человека к мрачно-величавой походке, вы могли бы двигаться быстрее и веселее. Пожалуй, вы даже снова забегали бы и запрыгали. Блестящие эполеты, которые красовались прежде на ваших плечах, вернут, весьма возможно, юношеский румянец на ваши бледные щеки. Звенящие шпоры, любимая музыка вашего борзого коня выведут его из грустной апатии. Он опять, как бывало, радостно заржет, приветствуя своего любимого господина, — высоко взовьется от нетерпения и выгнет шею в ожидании ваших ласк… Вот что, барон! Скорее снимите с себя черное облачение, которое совсем не идет вам! Я прикажу Фридриху принести вам форменный сюртук!