— Боже мой, ваше преподобие! — воскликнул он, обращаясь ко мне. — Будь я не я, если вы не отец Медард из капуцинского монастыря в городе Б.! Но как могло случиться, что вы попали сюда? Однако, все же!.. Нет, это вы!.. Конечно, вы… Объясните, ради бога!
Слова Рейнгольда поразили меня, как гром с безоблачного неба: я весь дрожал, мне живо представилось, что с меня сорвана маска, — я узнан, обвинен в убийстве. Отчаяние придало мне силы: в настоящую минуту дело шло о жизни и смерти.
— Ну, конечно, я отец Медард из капуцинского монастыря в городе Б. Я нахожусь, собственно говоря, по дороге в Рим, куда отправлен с поручениями и полномочиями от нашего монастыря, — я проговорил это со всем спокойствием и естественностью, на какие только был способен.
— Так это, вероятно, простая случайность! — проговорил Рейнгольд. — Вы по пути, быть может, сбившись с проезжей дороги, зашли сюда, или… но как же тогда вышло, что баронесса познакомилась с вами и направила вас сюда?
Не задумываясь ни на минуту, но лишь слепо повторяя то, что в глубине души как будто нашептывал мне чужой голос, я ответил:
— В дороге я познакомился с духовником баронессы. Он и рекомендовал меня для исполнения поручения в этом доме.
— Да, это правда, — заметил Рейнгольд, — так писала нам и сама баронесса. Остается только благодарить Бога за то, что Он повел вас именно этим путем для спасения нашего дома, а вы, как благочестивый человек, согласились отложить на некоторое время свое путешествие, чтобы совершить здесь доброе дело. Несколько лет тому назад я случайно был в городе Б. и слышал ваши проповеди. Действительно чувствуется, что вы говорите под влиянием небесного вдохновения. Зная ваше благочестие, искренность вашего призвания, пламенное рвение, с которым вы боретесь за спасение погибающих душ, и ваше удивительное красноречие, вытекающее из глубокого религиозного чувства, я уверен, что вы добьетесь того, в чем все мы оказались бессильны. Рад, что встретил вас раньше, чем вы говорили с бароном, и воспользуюсь этим обстоятельством, чтобы познакомить вас с отношениями, существующими здесь в семье. Конечно, я обязан быть с вами, преподобный отец, вполне откровенным как со святителем, которого, кажется, само Небо ниспосылает нам в утешение. При этом мне придется сообщить, хотя бы только намеками, о многом, о чем я охотно умолчал бы, но вам необходимо знать все, чтобы, направив в должную сторону свои усилия, произвести надлежащее действие. Впрочем, наиболее необходимое можно рассказать в немногих словах… Мы росли вместе с бароном. Одинаковые наклонности, стремления и вкусы сроднили нас, как братьев, и уничтожили между нами социальные преграды, которые обыкновенно создаются принадлежностью к различным сословиям. Я никогда не расставался с бароном: с той минуты, как мы окончили курс в университете, барон, вступив во владения поместьями своего отца, находящимися в здешних горах, назначил меня своим главноуправляющим. Я оставался его задушевным другом и братом, а потому он посвящал меня во все обстоятельства своей семейной жизни. Покойный барон желал породниться посредством брака с одной семьей, с которой давно уже был связан узами дружбы. Молодой барон тем охотнее исполнил желание своего отца, что нашел в предназначенной ему невесте богато одаренную природою девушку и сразу почувствовал к ней неудержимое влечение. В самом деле, редко случается, чтобы желание отцов так согласовалось с предопределениями судьбы и чтобы дети, предназначенные сочетаться браком, так подходили во всех отношениях друг к другу. Плодом этого счастливого супружества были Гермоген и Аврелия. Все мы по большей части проводили зиму в ближайшем городе, а на лето возвращались сюда, в горы. Когда же, вскоре после рождения Аврелии, баронесса начала хворать, мы оставались и летом в городе, так как ей было необходимо постоянное наблюдение опытных врачей. Она скончалась в начале весны, когда кажущееся улучшение в ее здоровье наполнило барона радостными надеждами. Мы уехали в деревню, и только время смягчило тоску, овладевшую бароном. Тем временем дети росли. Гермоген превратился в прекрасного юношу, Аврелия с каждым годом все больше и больше напоминала свою покойную мать. Нашей повседневной заботой и радостью было тщательное воспитание этих прелестных детей. У Гермогена ясно обнаруживалось призвание к военной службе, вынудившее барона послать сына в город, чтобы он, под наблюдением старого товарища своего отца, прошел надлежащий курс военных наук. Только спустя три года после этого барон, Аврелия и я снова, как бывало раньше, провели всю зиму в городе. Барон приехал туда отчасти ради того, чтобы опять, хоть короткое время, пожить вместе с сыном, отчасти — чтобы повидать своих друзей, давно уже старавшихся выманить его из деревни. В это время внимание всего города привлекала племянница губернатора, недавно прибывшая из столицы. Эта девушка была круглой сиротой и выбрала себе в опекуны дядю. Она жила в отдельном флигеле его дворца, вела свое самостоятельное хозяйство и собирала вокруг себя все так называемое высшее общество. Не описывая подробно Евфимии, так как вы сами, преподобный отец, увидите ее скоро, скажу лишь, что обаянию ее никто не мог противиться. Всюду, где только появлялась Евфимия, она вносила с собою молодое оживление, за что все платили ей пламенным восторгом. Самого ничтожного и вялого человека она умела расшевелить, коснуться сокровенных струн его души, так что он, как бы вдохновленный ею, Поднимался над своей духовной скудостью и приобщался к высшим духовным наслаждениям. Понятно, что у Евфимии не было недостатка в искренних и восторженных поклонниках, каждый день стекавшихся к своему божеству. Нельзя сказать, чтобы она особенно отличала кого-либо из них. Скорее Евфимия удерживала своих поклонников какой-то своеобразной, лукавой, шаловливой насмешливостью, которая, словно жгучее зелье, никого не оскорбляя, привлекала и возбуждала всех, опутывая их крепкими цепями, так что они, точно околдованные, веселые, счастливые и довольные вращались в магическом кругу, очерченном ею. На барона эта Цирцея произвела удивительное впечатление. Она всегда выказывала барону особенное внимание, будто бы вытекавшее из ее детского почтения к нему. В каждом разговоре с ним она обнаруживала тонкий ум и глубокое чувство, какое едва ли когда встречалось в женщинах. С неподдающейся описанию нежностью она искала дружбы Аврелии и, сблизясь с девочкою, принимала в ней горячее участие, входя в мельчайшие подробности ее туалета, и вообще заботилась о ней как мать. Евфимия умела так искусно руководить нашей робкой неопытной девочкой в блестящем обществе, что это никому не было заметно, а между тем оттеняло и выставляло в выгодном свете природный ум, искренность и простодушие Аврелии, благодаря чему к ней скоро стали относиться с величайшим уважением. Барон при всяком удобном случае изливался в похвалах Евфимии, но тут случилось, быть может, впервые за нашу долгую жизнь, что мы с ним совершенно разошлись во взглядах. Я обыкновенно предпочитал в большом обществе играть роль молчаливого, внимательного наблюдателя, не вступая в разговор. Точно так же я производил наблюдения и над Евфимией, которая лишь кое-когда, по своей привычке никого не обходить, обменивалась со мною несколькими дружескими словами. Внимательно наблюдая ее как в высшей степени интересное явление, я должен был согласиться, что она — самая красивая и самая очаровательная женщина в том обществе, в котором мы вращались. Все, что она говорила, светилось умом и чувством. Однако, несмотря на это, что-то отталкивало меня от нее. Да, я не мог подавить в себе странное неприятное чувство, мгновенно овладевавшее мною, когда взгляд Евфимии падал на меня или она заговаривала со мною. Нередко в ее глазах горело совершенно особенное, ей одной свойственное, пламя. Когда она думала, что за ней не наблюдают, в ее глазах сверкали такие молнии, что казалось, будто тщательно скрываемая пагубная страсть властно вырывается наружу. Кроме того, вокруг ее мягко очерченного рта порой скользила злая, ироническая улыбка, которая заставляла меня трепетать: в этой улыбке ясно выражалось коварное, злобное издевательство и глумление над всеми. Благодаря тому, что Евфимия часто смотрела так на Гермогена, который очень мало или, вернее, совершенно не обращал на нее внимания, я убедился, что за прелестной маской этой девушки скрывается много такого, чего никто и не подозревает. Правда, я не мог противопоставить безмерным похвалам барона ничего, кроме своих личных наблюдении за ее физиономией, которым он не придавал серьезного значения, находя в моем глубоком внутреннем отвращении к Евфимии только необыкновенный образчик идиосинкразии. Наконец, мой приятель однажды сообщил, что надеется скоро увидеть Евфимию членом нашей семьи, так как хочет употребить все свое влияние, чтобы женить на ней Гермогена. В то время как мы серьезно и горячо обсуждали проект барона и я подыскивал разные доводы