Здесь так же тихо, как и на улицах Москвы в самый разгар дня, а от бледно-голубых стен веет холодом. Я прохожу еще несколько полуоткрытых дверей и понимаю, что я здесь совсем один. Однако, мое недоразумение проходит так же быстро, как и появилось, здесь самая главная болезнь лечится парой капель крови особенной девушки. И особенная она не только потому, что ее кровь — лекарство от Безумия, нет, она особенная для меня, всегда была и будет. Господи, ну что ж я за дурак… Как мог прогнать единственного человека из прошлой жизни, тем более, ту, которая снилась мне почти каждую ночь… Я слышу шаги, быстрые и тяжелые, они заставляют меня насторожиться, для этого безумно тихого места они необычайно громкие. Из-за угла показывается Саша и мы поначалу пугаемся друг друга.
— Выглядишь ужасно. — Говорит тот и улыбается.
— Зато ты, как намалеванная куколка.
Смех. Мы непроизвольно смеемся и это причиняет мне боль в плече.
— А не рановато ли ты встал с кровати? — Спрашивает меня Саша, я мотаю головой, хотя сам понимаю, что, наверное, действительно, рано. — Что ж, раз уж ты в полной боевой готовности, то у меня для тебя пара новостей.
Мы бредем в хол, там полно людей, все выглядят такими живыми и сильными, что меня это вводит в ступор. Я давно не видел такого большого количества народа. Тем временем, друг рассказывает мне новости прошедшего дня, не стесняясь материться и громко ругаться, на нас то и дело оборачиваются солдаты, которые стоят на своих постах, но моему приятелю явно все равно.
Резкий и достаточно громкий щелчок переключает наше (и только наше) внимание на себя, а потом довольно внезапно свет везде выключается, однако люди не замирают, одни лишь мы остановились, через пару секунд на стенах включаются красные лампы, расставленные друг от друга на расстояние около пяти метров.
— Я думаю, это комендантский час. — Произношу я.
Толпа расходится довольно быстро, а один из охранников направляется в нашу сторону. Он объяснят, что после двенадцати часов всем надо находится в своих комнатах и без особого разрешения или неотложной работы их покидать запрещено. Тут же появляется дамочка с серьезным выражением лица, она прерывает тираду охранника и просит меня проследовать за ней, ибо меня еще официально не выписали и грядущую ночь я проведу в палате без окон и посторонних людей.
Уже лежа на своей кровати я тупо пялюсь в потолок и не могу заснуть, мои мысли занимают безумные глаза Алисы и план Президента Москвы, я думаю о расточительстве электричества, изобилии еды и лекарств, вспоминая то время, когда в холодные зимние ночи мы с ребятами забивались в самые тесные комнаты и засыпали под одним драным одеялом, вместо горячей еды — супы быстрого приготовления, пойманная несчастная белка, отфильтрованная вода, заместо чая, о сахаре и речи не было, его можно было раздобыть на черном рынке, как и любую сладость, однако, нам везло больше, командам зачистки каждым месяц давали большую плитку шоколада на шесть человек.
Я вспоминаю немалое количество людей в холе, а перед глазами ютящиеся замершие и ослабшие люди в убежищах, умирающие от холода и голода. Они не знают, что жизнь здесь — это современная сказка. Да и мы не знали.
Наконец, мои глаза слипаются, последней мыслью становится Алиса, я должен поговорить с ней, объяснить, что она не виновата, это все я, мой вспыльчивый характер и пять лет адской жизни, но какой жизнью жила она, пока не попала сюда… Я и не думал об этом. Не думал о том, что могла пережить, на момент нашего расставания, семнадцатилетняя девушка и как мы оба изменились за эти годы.
Да, я злился на все и всех, я ненавидел весь мир, несколько раз прощался с жизнью, у меня даже в мыслях не было, что Алиса может быть жива, но, при этом, я никогда не переставал ее любить.
Глава 20. Август
Вспышка оказалось карой Божьей, весы правосудия рухнули, передав свои права Безумию. Неживые взошли на трон, живые же попрятались в свои темные углы, дабы вымаливать прощения у Господа Бога нашего, ибо только он может спасти от болезни страшной, даровав сладкую смерть. — отрывок из новой Библии эры Безумия.
Я перестаю ощущать свое тело. Оно словно больше не принадлежит мне, чьи-то чужие руки и ноги, сердцебиение нисходит на нет, мои глаза стекленеют, мне не больно, хотя, я возможно, просто не чувствую боль.
Вадим сидит напротив меня, в моем спутанном сознание у него все еще живые глаза, он плачет, от его слез меня выворачивает наизнанку, но я не могу ему ни чем помочь.
Профессор Литовский теперь спокойно открывает мою клетку и заходит внутрь, за последние сутки он делал это дважды, совершенно не боясь, что я могу оказать ему сопротивление.