На следующий день мы все с самого утра отправились в церковь. Я выразила желание идти пешком, хотя маменька настояла на экипаже, велев мне надеть голубое муслиновое платье, слишком нарядное и нескромное для похода в церковь, на мой взгляд. Ослушаться маменьку не представлялось возможным и мне пришлось вырядиться, чтобы после не получить обвинений в эгоизме.
Утро стояло теплое, от травы еще шел свежий запах росы, и я пожалела, что не иду пешком. Мимо нас проезжали на лошадях и в каретах соседи, кто-то из них шагал пешком, и нам постоянно приходилось останавливаться ради приветствия. До церкви мы доехали за почти полчаса, хотя дорога неспешным шагом обычно занимает не больше четверти часа.
В церковь уже входили люди и мы последовали их примеру, чтобы занять лучшие места. Матушка хотела, чтобы мы сидели непременно впереди, но все первые ряды уже были заняты к нашему приходу. Мы кое-как нашли себе места в третьем ряду. Всё это сопровождалось сдавленным ворчанием матушки и попытками отца ее угомонить. Проповедь должна была начаться с минуту на минуту, и я надеялась, что мистер Карстрак, наш пастор, будет говорить о добродетели долготерпения. Может быть, это хотя бы немного остудит пыл моей матушки, которая, несмотря на все ее недостатки, ревностно веровала в Бога и старалась соблюдать все правила, предписываемые церковью.
Не успели матушка с тетушкой обсудить наряды всех девиц, присутствовавших в церкви, как возле кафедры возникла тучная фигура мистера Карстрака, заставившая мгновенно всех замолкнуть. Матушка горячо уважала нашего приходского священника, часто приглашала его с женой к нам в дом и старалась участвовать в делах церкви не только на словах. Ежегодно она жертвовала значительные суммы на содержание церкви, и мистер Карстрак в отместку очень часто ссылался на ее добродетель в своих проповедях. Не называя имен, конечно, но всем и так было ясно, о какой прихожанке идет речь.
К сожалению, тема сегодняшней проповеди была слишком банальна и заключалась в семи смертных грехах. Гордыни, на мой вкус, было уделено слишком мало внимания, а о чревоугодии, которой страдал сам мистер Карстрак, почти ничего не сказано. Значительную часть его проповеди заняла похоть: пастор всё больше распалялся и краснел, потрясая рукой и называя всех нас грешниками, которых уже ничего не спасет. По его мнению, сегодняшняя молодежь лишена всякой морали, почти перестала участвовать в церковной жизни и только думает о развлечениях. Девицы слишком рано выходят замуж и тонут в сладострастных объятьях разврата, пусть и узаконенного, но всё-таки развращающего их разум. На губах моих выступила легкая улыбка. Пожалуй, слова пастора точно умерят пыл маменьки на некоторое время. Я только надеялась, что после проповеди она не пойдет с ним консультироваться относительно возраста, в котором лучше всего выходить замуж.
Но матушка, к моему ужасу, как будто вовсе не слушала пастора. Всю проповедь она крутилась как заведенная, бесстыдно рассматривая собравшихся. А когда ее глаза наконец зацепились за что-то, она удовлетворенно улыбнулась и сразу же после того, как пастор закончил говорить о похоти и перешел к лености, она схватила мою руку, отвлекая внимание, и шепнула на ухо: «Мистер Дрейк здесь».
Меня словно окатили холодным ведром воды, так сильно я вздрогнула. Мне казалось, что я даже ахнула, потому что именно в это мгновение, мистер Карстрак бросил гневный взгляд на наш ряд. Что он здесь делает? Неужели решил познакомиться со всем приходом, раз уж вскорости ему предстоит здесь поселиться? Я не думала, что он начнет играть из себя доброжелательного соседа и уж точно не могла представить его ходящим в церковь. Хотя я ничего не знала ни о его убеждениях, ни о его моральных принципах, мне казалось, что он человек максимально практичный и у него нет времени и желания слушать проповеди.