С плохо скрываемой досадой я воззрилась на него, и вдруг подумала, как неприятно мне видеть его лицо в темноте экипажа против залитых солнцем улиц старинного города. Никогда прежде я не отмечала для себя его внешность как что-то противное, хотя он и не был мне симпатичен, но теперь я вдруг с ужасом поняла, что мне не нравится в его лице абсолютно ничего: ни пухлые розовые губы, похожие на два жирных слизняка, ни бесцветные льдины глаз в обрамлении таких же бесцветных ресниц, смотрящие на меня сквозь стекла очков. Судить людей по их внешности всегда казалось мне подлым, но я ничего не могла поделать с собой: Персиваль с каждой минутой становился мне неприятен, как неприятно было осознавать, что я сама обрекла себя на существование рядом с ним в течение ближайших месяцев.
— Что за дела? — с плохо скрываемой скукой в голосе спросила я, нисколько не заинтересованная в ответе.
— В Бате… живут мои родители, и они желают с вами познакомиться.
Скука тут же исчезла. Персиваль ничего не говорил мне о своих родных, а я ничего у него не спрашивала. Казалось странным и диким, что у этого бледного, бесцветного человека, разговаривающего всегда так сухо и так по-деловому, есть наверняка любящая его мать.
— Вот как… — прошептала я скорее в пустоту, чем в ответ. Это многое осложняло.
Конечно, Персиваль наверняка не посвятил их в фиктивность нашего брака, и те ожидают увидеть в моем лице счастливую молодую жену, ослепленную любовью к своему избраннику. Или хотя бы достойную ему спутницу жизни. Мне еще в период притворных ухаживаний плохо давалась роль счастливой влюбленной, и я исполняла ее без особого старания или рвения, что наверняка многим бросалось в глаза, а теперь играть успевший наскучить мне спектакль перед людьми, которых я совсем не знаю, становилось невыносимым. Будет вдвойне неприятно лицемерить, если родители Персиваля окажутся приятными людьми. Мне тяжело лгать в лицо папеньке, хотя тот, казалось мне, и осознавал мою неискренность, какого же мне будет лгать в лицо людям, надеющемся, что их сын обрел истинное счастье в моем лице?
Хотя странно, что Персиваль рассказывает мне о них только сейчас, как и странно, что они не были на нашей свадьбе. Возможно, живут они не настолько богато, чтобы позволить себе поездку в Лондон, но Персиваль ведь мог оплатить им дорогу, раз уж мы всё-таки приехали сюда. Я не стала спрашивать у него причину отсутствия его родителей на свадьбе, и остаток дороги провела в абсолютном молчании, уговаривая себя сделать над собой усилие и сыграть свою роль подобающе. Я больше не смотрела в окно, и на душе у меня больше не было легко: сердце мое теснила непонятно откуда взявшаяся тяжесть, а обручальное кольцо сомкнулось еще туже на моем пальце, так что я в очередной раз подумала о том, что лишиться руки полностью было бы более предпочтительно, чем терпеть этот брачный хомут, напоминающий о себе непрестанно пульсирующей болью.
Наконец экипаж остановился возле небольшого двухэтажного коттеджа, в окнах которого цвела герань, и Персиваль помог мне спуститься. Забрав саквояжи, он в нерешительности остановился возле дома, словно раздумывая, не стоит ли ему остановить еще не успевший уехать далеко экипаж, сесть в него и вернуться прямиком на вокзал, а там — купить обратный билет в Лондон. Как знать, может, он и правда думал об этом? По крайней мере, на лице его не читалось ни радости, ни предвкушения от возвращения в отчий дом.
— Мы отобедаем здесь, и поедем сразу в гостиницу, — сказал Персиваль скорее себе, чем мне, так как произнося эти слова, он даже не посмотрел в мою сторону. — Час или два, не больше.
Я кивнула, хотя это совсем не требовалось. Должно быть, Персиваль не слишком жалует своих родителей, и мне вдруг стало спокойнее от этой догадки: может статься, что играть роль счастливой новобрачной мне не понадобится.
Наконец, он подошел к двери и постучал, после чего на пороге перед нами предстала низенькая пожилая женщина. Ее лицо тут же просияло, отчего она показалась значительно моложе своего возраста. Ее бесцветные, как у Персиваля глаза, лучились теплотой и не казались холодными, а ее взгляд — жестоким, и настроение у меня тут же испортилось. Играть роль счастливой жены мне всё-таки придется, и играть ее я буду с тяжелым сердцем.
— Перси, мальчик мой! — воскликнула женщина и протянула к сыну руки. Такая бесцеремонность показалась мне неприличной, ведь мы даже не успели войти в дом, и я отметила, что Персиваль стыдится этой чувствительности в матери, так как лицо его покраснело, а губы сжались в тонкую недовольную полоску.