В сущности, это действительно было так, но звучало как слабое и натянутое оправдание гостя, не желающего пользоваться гостеприимством хозяев.
На лице миссис Шерли отобразилась печальная гримаса.
— Но я думала, вы останетесь у нас! Места в доме много, и я подготовила вам комнату. Там, правда, не так много света, но довольно уютно.
Дрожь отвращения пробежала по моей спине при мысли, что мне придется лечь в одну постель с ним, и я с ужасом посмотрела в глаза миссис Шерли, словно ища у нее спасения от ее сына.
— Мы не хотим вас стеснять. Кроме того, за гостиницу уже уплачено.
— Ну, полагаю, молодым всё же нужно уединение, — с мерзким смешком сказал мистер Шерли, и мне стало дурно от его отвратительного намека.
— Но вы навещайте нас. Я буду рада видеть вас, мисс Элинор, в любое время дня и ночи. Как и Джордж. Правда. Джордж, ведь ты будешь рад?
— Ничуть не буду.
— Ах, не обращайте на этого старого дурака внимания, он всегда так говорит. Но вы приходите в любое время, и если вам вдруг понадобится помощь или совет, наши двери всегда открыты.
Я кивала со смущенной улыбкой на губах, испытывая мучительное желание скорее уйти. Миссис Шерли еще бы долго распалялась в подобном духе, заверяя меня в своем полном ко мне расположении, если бы Персиваль в довольно грубой форме не положил этому конец. Сухо поблагодарив мать за оказанный прием и даже не взглянув на отца, он схватил меня за руку и потащил прочь из комнаты. За нами тут же кинулась миссис Шерли, продолжая твердить, что мы можем навещать их, когда вздумается. Джордж Шерли к моему великому облегчению остался в своем кресле.
Возле двери мы еще раз распрощались с миссис Шерли, и она неохотно отпустила нас. Ждать кэба нам бы пришлось целую вечность — всё-таки это не Лондон, — поэтому мы тут же зашагали вдоль дороги, спеша выйти на более оживленную улицу. Когда нам наконец удалось поймать экипаж и сесть, я не сумела сдержать облегченного вздоха, что наверняка не укрылось от внимания Персиваля.
— Я должен извиниться перед вами за этот спектакль, — сказал он холодно. — Мои родители принадлежат к рабочему классу, и им не хватает воспитания.
— Но вы воспитаны довольно хорошо, — сказала я, тщательно скрывая издевку в голосе.
Он только кивнул.
— Отец держит лавку, на чем и разбогател в свое время. Я благодарен ему за то, что сумел получить образование и выбиться в люди, но не более.
От его холодного бесчувственного тона у меня начинали скрипеть зубы, и будь мои нервы расшатаны хотя бы немного сильнее, чем есть, я бы непременно сорвалась и сказала бы что-нибудь ужасное. Но вместо этого я, уподобляясь его ледяной манере, ответила:
— К счастью или к сожалению, мы не вольны в выборе родителей.
— Если мы вообще хоть в чем-то вольны в этой жизни… — задумчиво продолжил мою мысль Персиваль, углубившись в раздумья.
Остаток короткого пути до гостиницы мы провели в абсолютном молчании.
Глава XXXIII
В свадебном путешествии нам доводилось пробыть всего две недели, но и этот срок казался мне слишком большим. Как много времени пройдет, прежде чем мы сможем спокойно расстаться, словно чужие друг другу люди? Я с остервенением считала месяцы, словно речь шла о днях. Сначала декабрь, потом январь, февраль… Достаточно ли трех месяцев? Сумеем ли мы за этот срок пустить всем пыль в глаза? Если я вернусь к отцу, не пробыв женой Персиваля и года, будут ли о нас судачить? Задаваясь этими невеселыми вопросами, я в гневе уверяла себя, что меня не волнует общественное мнение, а потом вспоминала, что замуж я вышла отчасти из-за того, чтобы прекратить о себе толки.
Наши дни в Бате походили друг на друга с ужасающей одинаковостью. Каждое утро, ровно в девять, мы спускались завтракать, садились за один и тот же стол в окружении одних и тех же людей, и поглощали завтрак, абсолютно безвкусный, что бы ни подавали. Персиваль читал газету и почти не разговаривал со мной, а я, без энтузиазма опустошала тарелку, глазея по сторонам, иногда забывая о мере и приличиях. Я бесстыдно разглядывала дам, отмечая про себя, как ужасны и нелепы у них туалеты, как некрасивы глаза, как старомодны прически… Никогда еще не было во мне столько злобы и желчи и никогда еще я не давилась ими так отчаянно, стараясь скорее от них избавиться плевками в сторону других. Испытывая к самой себе неприязнь, я в две минуты разделывалась с завтраком и уходила обратно в номер, дабы никого не видеть.