Персиваль предусмотрительно снял две отдельных комнаты, хоть они и располагались рядом. Но у меня всё-таки был ключ, да и мой супруг не делал никаких попыток проникнуть ко мне в комнату. Порой он даже не замечал моего присутствия. Мы встречались в коридоре утром в одно и то же время, и как-то само собой получалось, что вместе спускались к завтраку. Иногда я приходила позже, иногда раньше. А один раз было так, что я час к ряду просидела одна, и даже не задалась вопросом, что могло задержать Персиваля. Мы были чужими друг другу людьми, по воле случая оказавшимися соседями по комнатам, и это обстоятельство нисколько меня не огорчало.
Все дни я проводила в четырех стенах, не решаясь выходить на улицу, хотя порой меня и раздирала скука. Но от мысли снова оказаться в обществе тошнило сильнее, чем от перспективы весь день провести взаперти. Самый вид людей стал мне до глубины души неприятен, как неприятна стала мысль, что я тоже отношусь к их глупому уродливому виду. Объяснить этот внезапный приступ мизантропии самой себе я никак не могла, хотя и проводила долгие часы в мучительном поиске причин. В конце концов, я просто решила отдаться на волю чувств, какими бы пагубными они ни были.
Чтение я забросила, дневника не вела, никаких увлечений, кроме скучного шитья у меня не было, и весь день я проводила, словно зверь в клетке: ничего не делая, донимая себя бесполезными мыслями и задаваясь вопросами без ответа. Я подолгу глазела в окно, считая прохожих на улице и забавляясь тем, что придумывала им имена и истории, а то на меня находили воспоминания, и я упивалась картинами светлого прошлого, пока на смену радости не приходила печаль от осознания безвозвратной потери того времени. Я то чувствовала себя глубокой старухой, утратившей волю к жизни, то новорожденным ребенком, познающим этот мир заново. Кольцо с пальца я не без труда сняла и упрятала в дорожный несессер до лучших времен, но с кожи еще долго не сходил розовый след.
Время для меня превратилось в вязкую неподвижную субстанцию, и я едва ли отдавала себе отчет, какой сегодня день недели и скоро ли нам предстоит возвратиться в Лондон. О своих финансовых делах я не заговаривала — настолько мне претила мысль вступать в беседу с кем-либо и пытаться что-то решать. Эти дни я посвятила своей тоске и боли, которые наконец сумела испить до дна. Эти дни я позволяла себе то, чего не могла позволить раньше: отдать всю себя без остатка сжигающему нутро горю, чтобы потом возродиться из пепла подобно фениксу.
Нет ничего удивительного в том, что когда однажды вечером в мою дверь постучали, я так разозлилась, что едва не послала к черту посмевшего вторгнуться в мою печаль. Воспитание не позволило сорваться крепким словам с языка и, пригладив прическу и бегло осмотрев свое серое платье в зеркале, я поспешила открыть дверь, ожидая увидеть на пороге лакея или горничную, но никак не того, кого я там увидела.
Персиваль смерил меня холодным непроницаемым взглядом, наверняка отметив мой неподобающий для леди небрежный вид и мой землистый от недостатка солнечного света цвет лица. Не знаю, что он подумал в ту минуту, но вслух как всегда ничего не сказал.
— Приведите себя в порядок, сегодня мы выходим в свет, — огорошил меня новостью он.
В первую секунду я испытала удивление от того, что кто-то посмел ворваться в мою обитель под таким нелепым поводом, а после — негодование и злость от того, с какой бесцеремонностью это было сделано. Как он смеет приходить ко мне и что-то требовать от меня с таким видом, словно имеет полное на то право? Повелительный тон, каким была сказана фраза, немало меня возмутил, и я бы непременно топнула ногой, закричала и закрыла перед его носом дверь, если бы не вовремя последовавшее объяснение:
— Вы моя супруга, я должен представить вас моим друзьям.
Маленькая часть гнева всё же сумела вырваться, и я с дерзким выпадом спросила:
— И долго вы еще собираетесь выставлять меня на всеобщее обозрение, как ручную обезьянку?
Он ничего не сказал, да и что ему было ответить на этот детский вопрос? Я прикусила губу, раздумывая, какую бы еще колкость ему сказать, как в этот момент по коридору прошел какой-то джентльмен и так странно на нас посмотрел, что я тотчас осознала, как, должно быть, нелепо мы выглядим, препираясь на пороге. Делать нечего, придется пустить его в комнату, с досадой подумала я, и без слов отошла от двери, давая Персивалю возможность зайти, каковой он не преминул воспользоваться.