Мы все встали, и матушка чересчур дружелюбно, на мой взгляд, поприветствовала гостя. У меня было время разглядеть его, пока соблюдались необходимые при знакомстве с «настоящей леди» формальности. Довольно высокий, на вид около сорока-сорока пяти, одет во флотское. Несмотря на его явно военную выправку, чувствовалась в нем какая-то едва неуловимая небрежность. Заключалась ли она в легкой щетине или чересчур свободно повязанном шейном платке, а может, была следствием немного мятых лацканов пиджака, но каким-то непостижимым образом эта небрежность не отталкивала. У папеньки были все основания очароваться своим новым знакомцем: вел он себя исключительно, но вместе с ноткой модного сейчас безразличия. Когда пришла моя очередь быть представленной, я также почувствовала легкий аромат мужского одеколона, точно такого же, каким с недавних пор стал пользоваться отец. Мистер Дрейк учтиво поклонился мне, а я неохотно подала ему руку для поцелуя, чем вызвала одобрительную улыбку на губах матушки. Леди следовало подавать джентльмену руку будто нехотя, но при этом, чтобы не выказать неуважение или непочтительность. Очень долго матушка с тетушкой вскидывали передо мной руки, показывая, как это надо делать, и очень долго на их лицах застывали неудовлетворительные гримасы, стоило мне повторить за ними. Но сейчас, видимо, мои упорные труды наконец принесли свои плоды. Мистер Дрейк запечатлел на моей ладони невесомый поцелуй и улыбнулся. Его улыбку едва ли можно было назвать непочтительной, но было в ней что-то такое, что едва не заставило меня содрогнуться. Какой-то странный дикий блеск в глазах. Или едва заметное искривление безразлично-дружелюбной улыбки в дерзкую насмешку. Я бы и рада содрогнуться, но многолетняя муштра матушки помогла мне полностью собой овладеть. Возможно, решила я, мне это просто показалось.
Вскоре мы все сели, и нам подали чай. Мистер Дрейк, на мой вкус, вел себя довольно развязно для гостя, впервые представленного к дому, но ни маменьку, ни отца, ни уж тем более тетушку это ничуть не смущало. Казалось, он приковал к себе внимание всех. Даже мамина болонка так и норовила залезть к нему на колени, из-за чего довольно скоро ее пришлось препоручить заботам Бесси, которая отнесла животное из гостиной, дабы не мешать визиту. Маменька хлопотала вокруг гостя как никогда не хлопотала вокруг ни одного потенциального жениха. Отец громогласно смеялся с каждой остроумной сентенции мистера Дрейка, а тетушка согласно кивала на любое высказываемое им мнение. Шла ли речь о вкусовых качествах чая или недавно закончившейся Опиумной войне, у мистера Дрейка всегда было что сказать. Что же касается меня, я старалась вести себя «прилично»: молчала и изредка улыбалась, ни на кого особо не глядя.
Когда с чаем было покончено, маменька предложила немного помузицировать. Я с ужасом подумала, что музицировать придется мне. Так оно и случилось: расхваливая мои посредственные навыки владения фортепиано перед мистером Дрейком, маменька подталкивала меня к этому злосчастному инструменту, принесшему мне столько слез в свое время, сколько, я уверена, никогда не сможет мне принести ни одна жизненная невзгода. Мои короткие и узловатые пальцы решительно не хотели слушаться, когда я разучивала гаммы под четким руководством старой и злой гувернантки. Она не била мои руки линейкой лишь потому, что маменька считала, что порка и все сопутствующие ей наказания — исключительно ее прерогатива. Но каждый раз ее неудовольствие мной и моими скромными стараниями было столь огромно, что я буквально чувствовала его кожей. Фортепиано я, тем не менее, кое-как овладела, но желания музицировать во мне никогда не возникало. Не по собственной воле.
Я подумала было сослаться на плохое самочувствие и ретироваться в свою комнату с обожаемыми мною «Кентерберийскими рассказами», но вовремя передумала. Сделай я это, и маменька непременно устроила бы мне такую головомойку, что я бы еще неделю мучилась мигренями. Так что я глубоко вздохнула, выпрямилась и села за инструмент, чувствуя, как в меня разом впиваются взгляды всех присутствующих в комнате.
Я решила сыграть что-то несложное и веселое, дабы раздобрить маменьку, но как назло не могла вспомнить ни одну сколько-нибудь подходящую под это описание песенку. В голову не приходило решительно ничего, а те ноты, что лежали на фортепиано, казались мне слишком сложными — я как будто разучилась их читать. В конце концов, я вздохнула и решила, что сыграю свою любимую, пусть и несколько чрезмерно сентиментальную, на мой взгляд, балладу.