Но утро вместо этого принесло моему измученному разуму только короткий беспокойный сон. Пробудившись окончательно, я по-прежнему не знала, как лучше всего мне поступить. Рассказать обо всем маменьке? Отцу? Может, тетушке? Или вовсе никому не рассказывать, остаться дома и позволить мистеру Дрейку уехать в Индию, а там с глаз долой — из сердца вон? А возможно, стоит придти, поддаться своему малодушию и послушать, что мне скажет мистер Дрейк?
— Элинор, ты сегодня какая-то особенно задумчивая, — заметила за завтраком маменька. — Уж не переживаешь ли ты из-за отъезда мистера Дрейка?
Я покраснела и только ниже опустила голову. Что бы я ни ответила маменьке, она истолкует мои слова так, как ей заблагорассудится.
— Не переживай, дорогая, — философски продолжила маменька. — В конце концов, ты всегда можешь прибегнуть к маленькой хитрости, о которой я тебе говорила. — И она подмигнула мне к вящему замешательству отца, который решительно не понимал, о чем она говорит.
Корреспонденция. Она имела в виду письма, которые я могу начать писать ему, словно имею на это право, будто не опорочу свою честь этим решительным шагом. Знала бы она, что мистер Дрейк будет ждать меня около десяти в тихом уединенном месте, как бы отреагировала? Что бы сказала? Изменилось ли ее отношение к нему?
Я едва опустошила тарелку, когда встала из-за стола вместе с остальными. Маменька предложила переместиться в розарий и провести время до обеда там. Я согласилась и быстро поднялась наверх, дабы захватить неизменные «Кентерберийские рассказы». Уже по пути обратно, на лестнице, грудь мою стеснило странное чувство. Я взглянула на часы, стоящие внизу, в гостиной, и нервно прикусила нижнюю губу. Почти десять. Мистер Дрейк, наверное, уже на месте и ждет меня. Я покачала головой, дабы отогнать яркий образ, возникший в моем сознании: мистер Дрейк прислонился спиной к дереву, скрестил руки и в задумчивости смотрит себе под ноги, пока его лошадь неохотно щиплет траву. Я быстро сбежала вниз по лестнице и, стараясь сохранять невозмутимость, прошла в мамин розарий, где села подле матушки и тетушки, которые увлеченно о чем-то болтали. Вернее, болтала только маменька и не просто о «чем-то», а об отъезде мистера Дрейка. Я едва не захлопнула от волнения книгу, когда услышала из ее уст:
— Мистер Дрейк, должно быть, уже в Лондоне. Ах, я так волнуюсь, словно он моя родная кровь! С божьей милостью так действительно будет со временем. Пока же нам всем остается уповать на его скорый приезд. Уж я-то знаю, как долго могут затягиваться командировки моряков.
Она многозначительно посмотрела в мою сторону. Я одеревенела, перестала различать буквы и хотела лишь одного: чтобы эта пытка наконец закончилась. Но матушка не унималась:
— Когда мистер Риверс уезжал в дальние страны, мне оставалось утешаться лишь скудной перепиской. В мужчинах решительно нет поэзии, и пока я писала ему о своих горестях и чувствах на нескольких страницах, он присылал мне короткие, в двух строчках, заметки о погоде. Интересно посмотреть, какими будут письма мистера Дрейка. Он кажется чрезвычайно утонченным джентльменом, неправда ли?
Тетушка закивала, радуясь возможности наконец хоть как-то поучавствовать в разговоре, а мне хотелось сказать, что в мистере Дрейке столько же утонченности, сколько во мне — кокетства. Разумеется, я промолчала. А маменька между тем распалялась еще сильнее:
— Когда Элинор выйдет за него замуж, надеюсь, он не будет таскать ее за собой по всему свету, как это делают другие женатые офицеры. Я не выдержу долгой разлуки. Кроме того, у бедняжки такое чувствительное здоровье, не-английский климат решительно ее убьет.
Я захлопнула книгу, чем заставила матушку замолчать, а тетушку вздрогнуть. Они обе уставились на меня, словно заметили впервые. Я улыбнулась, насколько могла мило, и проговорила:
— Если ты не против, маменька, я хотела бы прогуляться.
Маменька долго буравила меня настороженным взглядом, а потом наконец сказала:
— Возьми с собой Бесси.
— Я не уйду далеко от дома, — возразила я.
— Ты всегда так говоришь, а потом оказываешься в этом жутком лесу совершенно одна, как какая-нибудь дикарка!