Вы вправе делать с этим письмом всё, что угодно, но почему-то интуиция мне подсказывает, что никто, кроме вас, его больше не прочтет.
Я предложил вам тогда уехать со мной, хотя знал, что вы ни за что не согласитесь. Я предложил вам уехать, потому что не хотел с вами расставаться и потому что тот факт, что вы пришли ко мне на встречу, дал мне понять, что у вас в голове нет всей этой чуши про правильное поведение. Вы всегда молчите в обществе и кажитесь до болезненного стеснительной, вас словно может обидеть любое слово, и мне казалось, что это ваша своеобразная броня, линия поведения, выработанная годами, чтобы не участвовать во всем этом балагане под названием «светская жизнь». Но я, видимо, ошибался.
Со мной не надо играть в эти игры, Элинор. Приберегите все свои ужимки и манеры для более подходящей кандидатуры. Я на это не куплюсь. Можете сколь угодно долго строить из себя образцовую леди, но не со мной.
Здесь, в Индии, я только и думал о вас. Мне снились сны, Элинор. Знаете, какие сны мне снились с вашим участием? Я прямо вижу, как вы краснеете и оскорбляетесь, как в гневе сжимаете письмо, но продолжаете читать. Потому что, Элинор, я не удивлюсь, если и вам эти сны снились. Совсем не удивлюсь.
P.S. Я не заслуживаю вашего доверия, моя дорогая Элинор. И лучше нам обоим позабыть друг о друге. Это последнее письмо вам, клянусь.
Мерзавец и подлец,
Сайлас Дрейк.
Мои руки дрожали. Я сжимала в пальцах письмо и не верила своим глазам. На тонкий лист, исписанный чернилами, упала капля, и слова безобразной кляксой расплылись в том месте. Я не сразу поняла, что это мои слезы, что написанное ранило меня настолько, что мне тотчас же захотелось упасть на землю камнем и никогда больше не вставать.
Неужели я ошиблась в нем? Неужели я настолько потеряла голову, что сама не поняла, как влюбилась в недостойного человека? Неужели тот позор, который я на себя навлекла, был напрасен?
Я с трудом поборола желание упасть на колени. Дыхание захватывало, и мне становилось труднее с каждой секундой справляться с сердцебиением, которое вошло в бешеный ритм. Я по-прежнему сжимала в пальцах письмо, не зная, что с ним делать, не в силах ни выкинуть его, ни порвать на мелкие кусочки. Слезы струились по моему лицу, и я принялась отчаянно вытирать влажные дорожки со щек. Нельзя, чтобы маменька заметила, что я плакала. Нельзя, чтобы кто-то из домашних вообще понял, что я расстроена. Мне, конечно, стоило показать это во всех отношениях оскорбительное письмо папеньке и честно признаться ему в том, что я бегала к мистеру Дрейку на свидание, но одна мысль о том, как это огорчит папеньку, заставляла меня держать рот на замке. Нет, мне не хватит смелости признаться в своем грехе. Это постыдная тайна, которую я должна унести с собой в могилу и в которой мне еще не поздно раскаяться.
Я безжалостно терла рукавом платья глаза, пытаясь успокоиться. Злополучное письмо всё еще дрожало у меня в руке, и я неосознанно его скомкала в попытке овладеть собой. Я еще не знала, как мне лучше стоит поступить с этим клочком бумаги, но выкидывать его здесь было небезопасно: кто-то мог найти, и тогда я пропала.
Всхлипывания удалось унять не сразу, но когда поток слез остановился, глаза у меня немилосердно болели, а нос заложило. Я, должно быть, выглядела не самым лучшим образом: раскрасневшаяся, с воспаленными веками и искусанными губами. Остается надеяться, что путь до дома сотрет с моего лица следы рыданий.
Не помню, как дошла, помню только, что всю дорогу отчаянно сжимала в кулаке письмо. Я совсем об этом забыла, вспомнила только, когда вошла в гостиную. К счастью, маменька настолько была занята свежими сплетнями, что едва заметила мое присутствие. Я на деревянных ногах поднялась к себе в комнату и почти без чувств упала на кровать. Кулак, в тисках которого лежало письмо, разжался, и я кое-как разгладила листок, еще раз бегло пробежавшись глазами по строкам. Они были всё теми же, только слова в некоторых местах стерлись из-за моих слез.
Никогда еще я не ощущала себя такой глупой и ничтожной, как в ту минуту. Никогда еще мое сердце не терзала такая сильная боль, как в ту минуту. И никогда еще мне не хотелось взять на душу грех и покончить с собой, как в ту минуту.