Говорила она неторопливо, повернув лицо влево, к красному светильнику, следя зрачками за всполохами в глубине хрустального шара. Похоже, лекарства и общее состояние так действуют - мама, которую я знаю, протараторила бы всю эту тираду за пару десятков секунд. Теперь же, спустя пару минут размеренного изложения, повисла какая-то гнетущая тишина.
—А что это за место, в котором ты, ну, оказываешься? - мягко спросил я. Мама никогда не жаловалась на жизнь и не унывала даже получив убийственный диагноз, не отчаивалась. Сегодня я впервые услышал, что ей где-то очень плохо.
—Это странное место. И страшное. Я падаю посреди темноты в груду чавкающей плоти. Все вокруг пульсирует, руки упираются в мягкую и теплую поверхность. Сначала я нервничала - ты знаешь, я не люблю всякое такое, слишком… природное, слишком живое. Но спустя пару недель привыкла и, какое-то время поплюхавшись в этом мясном месиве просто стала вставать и куда-нибудь идти. А…
—Погоди. Какие еще пару недель? У тебя же только-только стало это наблюдаться? Эти… провалы.
—Наверное. На самом деле про «вчера» мне сообщили врачи и календарь в телефоне. Во время этих провалов время идет иначе. Я не знаю, как, про недели это тоже додумки. Но я провела очень много времени там и совсем мало… здесь. И вообще, не нужно меня перебивать. Ты же знаешь, я говорю то, что нужно и тогда, когда нужно.
—Да, прости. Продолжай, пожалуйста.
Старая история. У нас в семье и среди знакомых все очень нервно относятся к перебиванию. Я, в общем-то, тоже. Но особенно маниакально за этой стороной этикета всегда следила мать. Когда я капризничал в детстве - я доводил ее до белого каления просто вставляя по слову на каждую ее фразу. Но это все давно в прошлом - у каждого свои тараканы в голове, и у мамы, учитывая все, что она мне дала, эти тараканы абсолютно безобидны.
—Хорошо. - продолжала она. —Так вот, я куда-то бегу, вокруг стоит отвратительная вонь, темно, ничего не видно. А затем раз - и все меняется. Будто прорывается пелена - темнота и хлюпанье сменяется на голые белые равнины без единой травинки, уходящие во все стороны без конца, над головой черное небо, воздух светится. Иногда я вижу, как кто-то идет вдалеке, бегу следом, но не могу догнать. Или, бывает, что из тьмы выпадаю в… океан. В бескрайнее море крови. Соленой, горячей и такой густой, что утонуть не можешь, но и плыть некуда, и силы почти сразу уходят. А иногда - вырываюсь в… плоскость. Я будто теряю трехмерность, становлюсь собственной тенью, идущей вдоль бесконечной красной стены. Черное на красном. Вот тут я часто вижу другие тени. Но ничего от них не слышу и ничего не могу сказать. Тени же не разговаривают…
Голос ее дрожал. А воздух палаты словно отяжелел, стал вязким и душным. Я оттянул воротник рубахи и развернулся, собираясь отворить окно. Но тут худая холодная рука впилась мне в запястье. Мать смотрела на меня запавшими расширившимися глазами.
—Ты хочешь открыть штору?.. Не открывай штору. Если открыть штору, то он снова будет мучить меня. Он всегда приходит, когда я нарушаю то, что есть… Когда порчу что-нибудь естественное…
—Кто будет мучить? О ком ты? Мы сейчас в палате, не в… той твоей реальности. Мне просто очень душно тут, я скажу врачам, чтоб получше проветривали.
—Он… Тс-с-с! Тише, тише, Семы. Лучше дай мне то, что лежит на тумбе.
—Что? Цветы? Они завяли давно, надо их выбросить. Или этот све…
—Тс-с-с!!! - зашипела мать, уже совсем не похожая на саму себя, вечно спокойную и механически торопливую. Дыхание ее участилось, глаза шарили по стенам палаты, упорно избегая теперь лежащего на тумбе шарика. Руки мелко тряслись, но она явно старалась сдерживать эту дрожь.
Я посмотрел на тумбу - и только теперь заметил, что с прошлого моего визита она передвинулась, отдалившись от кровати на расстояние, не досягаемое для рук лежащего, как бы он не выгибался. Как бы она не выгибалась.
Видя, что я больше не пытаюсь отойти от кровати, мама расслабилась и вновь спокойно легла. Будь я в норме, я решил бы, что все вновь идет своим чередом. Но воздух в палате оставался густым, а к запаху тлена, или что бы это ни было, сначала неясно, но с каждым мигом все отчетливей примешивалось что-то еще… Сначала я не уловил этих новых ноток, но затем, когда рот наполнился железистым привкусом, я понял. Это запах крови.
—Дай мне это, Семен. - ровным спокойным голосом произнесла мать. —Я не понимаю, в чем проблема.
Боже, да если б я сам понимал! Я стою посреди тихой палаты, передо мной спокойно лежит мама, мой самый близкий человек, из-за двери доносится бубнеж медперсонала о чем-то своем, другие мирные звуки больницы… Но я чувствую себя так, словно стою посреди адского пекла, мне уже буквально трудно дышать, рот будто наполнился кровью, тени на лице матери будто дыры в другое измерение… Я стоял, не решаясь ничего предпринять. Ситуация ощущалась натянутой как тугая струна, готовой разрядиться во что-то…