Образованный президент Лубе подхватывает учителя под руку и говорит, говорит, говорит. Он говорит о том, как сладостна власть и как горька отставка, жалуется на людскую неблагодарность и забывчивость.
— Я всего-то два года в отставке. А кто вспомнит обо мне, кто знает, что я живу в этой маленькой деревушке? Меня и при встрече-то вряд ли узнают, а вы, мой дорогой…
Но Форлоннер не слушает его; на лбу учителя выступили крупные капли пота, сердце его бешено колотится: вот она, граница, за которой начинается будущее, раскрываются тайны Истории. Что наступит вслед за Третьей республикой? Что откроется через три шага? Река течет все так же, ни быстрее, ни медленнее, все так же пылит дорога, а Лубе, дружески обняв учителя, увлекает его к запретным временам. Небо взирает на них, нахмурившись тучами. Еще один шаг, Форлоннер, еще шаг — и ты все узнаешь! Ты узнаешь будущее, узнаешь то, чего нет ни в одном учебнике истории… Только один шаг!
Ну уж нет! Он вырывается и со всех ног бросается назад.
— Куда же вы, дружок? Вернитесь, проводите меня еще немного! — Умоляет бывший президент Франции.
— Нет! — кричит Форлоннер. Он торопится обратно, он уже бежит назад, к Империи, к крестовым походам, к древним галлам. — Нет, — кричит учитель, — нет, это не входит в программу!
Блаженны дарующие
переводчик Г. Шумилова
Первую встречу со стариком я запомнил лишь потому, что она произошла в канун рождества.
Жизнь моя в ту пору была бесконечно тосклива: я проходил стажировку в юридической конторе, в городе у меня никого не было, и жил я один.
И вот 24 декабря я возвращался домой, и лишь холод гнал меня с улицы, потому что в праздничные дни она становится домом для тех, кто одинок. Я с завистью смотрел на нагруженных свертками прохожих, но если бы не они, я бы остался вовсе без рождества. Ведь все, что мне предстояло, — это кое-как убить время до двенадцати и лечь спать сразу после мессы, так хоть поглядеть на чужие улыбки!
Эти счастливцы были живым подтверждением ходячих истин, в справедливости которых я с болью убеждался: например, что праздники — чистая условность и вся прелесть — в их ожидании, а не в них самих. Глядя на многочисленные свертки и радостные лица закутанных в шарфы прохожих, встречая приветливые взгляды, я думал о том, что дарить подарки намного приятней, чем получать, и что люди добры только тогда, когда счастливы. Я пережевывал эти общие места и злился на весь мир, а в первую очередь — на господа бога за то, что он послал на землю своего единственного сына именно в тот день, когда я был совсем один в этом городе, не имея там ни родных, ни друзей.
Но окончательно настроение у меня испортилось после того, как я встретил одного старичка: его просто не было видно из-за коробок, пакетов и свертков всех цветов радуги. Он выглядел очень нарядно и мог служить столь законченным воплощением обывателя, который торопится к праздничному столу в свое благополучное семейство, что мне, признаться, захотелось бросить снежком в его цилиндр. Но я вовремя спохватился, ведь мне не десять лет, и к тому же это было бы не только глупой, но и злой выходкой. Старый человек заботливо выбрал гостинцы для всех своих близких, каждому свое: разве это не прекрасно? От стыда я едва не предложил ему донести пакеты. Только болезненна я гордость удержала меня от этого, и я сравнил себя с одиноким волком или с бедняком, которого нужда сделала гордецом и молчальником. Снова общие места…
Город наш небольшой, и четыре месяца спустя, в пасхальное воскресенье, я по воле случая опять встретил того же старичка. Я увидел его в кондитерской, где он с видом чревоугодника придирчиво и долго выбирал пирожные.
Он растрогал меня чуть не до слез — должно быть, и весна подействовала. Несмотря на свою печаль и одиночество, я не смог сдержать улыбки, представив, как он сейчас придет и обрадует всех домашних.
Должно быть, он заметил меня через стекло витрины, и на его лице неожиданно промелькнуло жалкое, затравленное выражение. Я отошел от витрины в некотором замешательстве.
Потом я совершенно забыл о старичке с пирожными, но тут снова подошло рождество и принесло в этот чужой, враждебный мне город снег, колокольный звон, веселую суету прохожих и свертки, перевязанные разноцветной тесьмой. Но к тому времени я уже свыкся со своим одиночеством, боль притупилась, и я умилялся, глядя на все это. Вышло ли это случайно, или я бессознательно искал новой встречи, но только я снова увидел моего старичка у входа в магазин подарков. В руках у него ничего не было. «Прекрасно! — подумал я. — Не стать ли мне сыщиком? Буду следить за ним весь вечер. Может, это научит меня заботливости и щедрости. И если у меня когда-нибудь будут семья и дети, я тоже смогу устроить им настоящий праздник…»