— Меня зовут Жан-Марк, — напечатал он. — Жан-Марк — это мое собственное имя.
А чудо техники, молниеносно обшарив свою чудовищную память, попыталось ошеломить его цифрами:
— Это имя во Франции носят в данный момент 953 504 человека. Повторяю: 953 504..
— Это мое собственное имя, и я свободный человек. Я куплю себе велосипед и буду на нем ездить каждый день. Я буду играть в регби по воскресеньям, в полузащите. Я стану краснодеревщиком — это прекрасное ремесло, оно располагает к одиночеству и сосредоточенности. Да, стану краснодеревщиком и поселюсь в доме у реки с женщиной, на которой я женюсь в этом году. Она брюнетка, и мой коэффициент эмоциональной зрелости ее вполне устраивает. Брюнетка, чуть старше меня и вовсе не худощавая. Ее зовут Свобода. Понятно вам? Свобода!
— Это имя во Франции носят… (машина запнулась)… ноль человек. Повторяю: 0, 0, 0, 0…
Обезумев, она нанизывала в строчку нули — две, три, десять строк одних нулей.
— Ее зовут Свобода, а меня — Жан-Марк, — продолжал юноша, — и мы оба — единственные и неповторимые. Понятно? МЫ ОБА — ЕДИНСТВЕННЫЕ И НЕПОВТОРИМЫЕ. МЫ ОБА…
— Вы можете печатать заглавными буквами, но ни в коем случае не следует их подчеркивать, — снова зазвучал полуобморочный голос из динамика. — Пожалуйста, напечатайте сообщение еще раз, руководствуясь настоящими указаниями. Благодарю за внимание.
— …ЕДИНСТВЕННЫЕ И НЕПОВТОРИМЫЕ, — закончил, наконец Жан-Марк.
Он поискал на пульте клавишу с восклицательным знаком, но не нашел: здесь можно было только задавать вопросы.
Жан-Марк встал. В кабине по-прежнему звучала музыка великого Моцарта. Прежде чем выйти из ячейки, отделанной искусственным металлом, искусственным стеклом, искусственным деревом и искусственным бархатом, он бросил последний взгляд на экран. Прилежные муравьи вновь принялись за работу — появился текст:
— Мы вас не понимаем. Пожалуйста, выразите свою мысль точнее. Спасибо.
«Ну что ж, с удовольствием», — подумал Жан-Марк. Он не стал снова садиться в кресло; не забыв нажать клавишу «Ответ» и ничего не подчеркивая, он старательно напечатал заглавными буквами:
— КАТИСЬ К ЧЕРТОВОЙ МАТЕРИ.
Мушка и медведь
переводчик П. Эрлих
Мушка полетала минутку — то есть это для нас, людей, была «минутка» — и села на какое-то поле или на бледно-сизый луг, не такой белый, как снег, но почти такой же холодный. Сидела она недолго. Как кормится мушка? В беспокойстве перелетает она с места на место, по крохам собирая себе пищу; словом, мушку кормят крылья.
Некоторое время она летела в одном направлении, потом заметила чье-то большое бледное лицо и села на него: на лице всегда найдется что-нибудь поесть… Нет, на этом вряд ли! Хоть оно и шевелится, но, должно быть, неживое: холодное и без запаха. «Надо улетать!» — решила мушка. Она стала кружить в воздухе, вытаращив глаза, но ничего не увидела, потому что было темно.
Наконец она различила силуэт большого зверя, он перемешался в черно-белом пространстве, не совершая при этом никаких движений, как самолет в небе. Большой зверь всегда служит пристанищем для маленьких; иногда он даже не подозревает об их существовании, но он и рад им. Их едва ощутимое присутствие напоминает ему, что он не одинок. В природе много таких союзов, как, впрочем, и у людей.
Мушка надеялась, что у зверя густая шерсть, где можно будет спрятаться и отдохнуть, а потом поискать еды, однако он оказался таким же неприятным, как и неживое лицо. На лягушку совсем не похож, удивилась мушка. Почему же тогда он такой холодный и гладкий? Ох, какой неудачный день!.. В сущности, «день» не мушкино слово: слишком короток ее век. То, что для нас день, для нее целая зима или лето, наша зима или лето для нее год, а наш год — это вся ее жизнь.
Она опять скрылась в темноте, но там она не нашла ничего интересного, и к тому же хотелось есть. Поэтому она вернулась обратно, и сизо-белый квадрат, который внезапно ожил, снова привлек ее внимание. Мушка кружила на почтительном расстоянии от него, словно разведывательный самолет, пока не поняла, что происходит.
Она уже многое видела в жизни и догадалась, что идет война. По полю двигались танки, а когда в них попадал снаряд, они замирали на месте или взрывались. На земле появились глубокие воронки, снопы пламени валили с ног сражавшихся, и они корчились перед смертью, как придавленные пауки. Множество самолетов бороздили небо, безжалостно сбрасывая вниз то ли помет, то ли яйца, — поди разбери! — и едва все это касалось земли…