— Just a minute[14]. — Бросил он, выходя из автобуса, терпеливо молчавшим японцам, вспомнив в последний момент об их существовании. — Just a minute.
Но они, соблюдая тишину и порядок, уже выходили вслед за ним.
Сестра-привратница философски отнеслась к вторжению вереницы улыбающихся посетителей — за тридцать лет службы она всякого успела навидаться. Да и вообще: кого и чем удивишь в июньскую ночь! Было еще не очень поздно, монахини гуляли под буйно цветущими деревьями, в саду заливались птицы, не желавшие, подобно капризным детишкам, ложиться спать, пока не споют еще один, самый последний раз.
Японцы принялись фотографировать — если бы не серые монастырские стены, они решили бы, что очутились в раю, к тому же им были в диковинку высокие чепцы монахинь.
— Сильви? — удивилась настоятельница. — Она ушла на работу как обычно. Нет-нет, больше я ничего не знаю. И уведите поскорее этих господ!
Гвидо собрал свое стадо и, не пускаясь в объяснения, с мрачным видом зашагал прочь. У привратницы он узнал адрес ближайшей больницы — весьма трогательный, но совершенно бессмысленный порыв: если с Сильви и правда произошел несчастный случай, то почему непременно в этом квартале?
Типичная многокорпусная больница с лабиринтом чахоточных аллеек напоминала крошечный японский городок. Служители в серых халатах, которым полагалось охранять вход, играли в карты и обсуждали, скоро ли им прибавят жалованья: «Нам должны были уже с нового года платить по сто третьей категории. Впрочем, давно пора пересмотреть всю сетку тарифов!» А больничные ворота стояли нараспашку, и, несмотря на новое «just a minute», смиренные японцы вошли следом за Гвидо, разбрелись по дорожкам и стали обозревать все вокруг, не забыв, разумеется, вооружиться объективами. Гвидо тем временем искал кого-нибудь в белом халате. Наконец одна санитарка, тронутая его тревогой и красотой, заглянула в список поступивших больных: «Сильви? Сильви, а как дальше?»
Но Гвидо понятия не имел, как ее фамилия. Санитарка повторила ему то же самое, что и привратница в монастыре, и он понял, что она права.
— Но что же мне делать?
— Обратитесь в главное управление полиции — туда поступают сведения обо всех несчастных случаях.
Кипя от негодования, Гвидо поблагодарил ее сквозь зубы: зачем было произносить вслух «несчастный случай», ведь это может накликать беду на Сильви, — таковы уж все итальянцы!
А санитарка смотрела из окна, как кудрявый сказочный принц уводит за собой, словно Гамельнский крысолов, стайку коротышек в шляпах. Она вздохнула, с завистью подумав об этой неизвестной Сильви.
Полицейское управление охранялось, как никакое другое здание в городе, однако это не помешало автобусу «Ночной Париж» проникнуть в его широкий двор. Оккупации этого учреждения Гвидо попытался воспрепятствовать, но, к сожалению, не знал, как будет по-английски «категорически воспрещается». И как только он скрылся в мрачном подъезде, японцы вышли и стали брататься с полицейскими, на которых молодое лето действовало умиротворяюще. У одного из них шурин как раз жил в Токио — подумать только, как тесен мир… Постойте, может, не в Токио, а в Киото? Те же самые буквы, долго ли перепутать… Другой полицейский, оказывается, посадил в своем садике в Гарен-Безоне японские вишни, и они, странное дело, зацвели второй раз в октябре. У вас тоже так?
Они уже принялись показывать друг другу фотокарточки детей и записывать иероглифами адреса, которые невозможно прочитать («мало ли, вдруг окажетесь в наших краях»), когда вернулся Гвидо. Приметы Сильви не подходили ни к одной жертве несчастного случая, но это не утешило, а только удручило его…
— In the car, please, hurry up![15]
Экскурсанты с сожалением расстались с новыми друзьями: все японцы обожают мундиры.
Гвидо пронесся по набережной Сены, оставив позади освещенный собор Парижской богоматери, на который туристы, занятые своими записями, даже не взглянули. В мгновение ока автобус доставил их к моргу. Это было последнее место, которое снедаемый тревогой Гвидо собирался посетить, впрочем, это посещение имело в его глазах скорее некий магический смысл, подобно заклинанию, и чем ближе он подъезжал к дому на набережной Рапе, тем дальше отступал связанный с ним страшный образ.
В Институте судебной медицины как раз в это время происходила смена персонала, и сопутствующая этой процедуре некоторая сумятица позволила японцам вслед за своим вожатым просочиться в помещение. Чересчур услужливый работник успел открыть несколько отделений гигантского холодильника, прежде чем осведомился: «Что, все эти господа тоже родственники?» А господа японцы не могли прийти в себя от изумления: кто бы мог подумать, что в программу обыкновенной экскурсии для туристов входит посещение такого таинственного места? Здесь они не фотографировали, но самый старый японец пометил в своем проспекте крестиком и вопросительным знаком пункт «Обнаженные женщины».