Она запахнула шубу и стала быстро подниматься. За ней, тяжело дыша, бежал Кролик.
На площадке он остановился, переводя дыхание:
— Тут.
Слуга стал деловито снимать пикейное одеяло с кровати.
— Не надо. — Кролик махнул на него рукой. — Идите.
Ключ щелкнул в замке.
Кролик повернулся к Наталии Владимировне.
— Теперь, — сказал он.
Она стояла перед ним в черной шубе, усталая и несчастная. Из-под шляпы выбивались незавитые пряди. Глаза смотрели зло и равнодушно. Бледные ненамазанные губы презрительно кривились.
— Теперь? — повторила она брезгливо.
«Да ведь она некрасива, как я не замечал? — вдруг подумал он. — Из-за этой некрасивой женщины я так мучился и умру. Она некрасива. — Он хотел ухватиться за эту мысль, как за спасительный круг. — Она некрасива, и, значит, я напрасно мучился. Она — некрасива, и тогда не надо…»
Он пристально и жадно смотрел на нее. Она некрасива, и, значит, он свободен. Он может открыть дверь и уйти и никогда больше не вспоминать о ней. Он свободен, раз она некрасива.
— Что же? — спросила она. — Мы так и будем стоять, мы так и будем молчать? Для этого вы меня сюда притащили?
От звука ее резкого, злого голоса сердце Кролика задрожало знакомой рабской дрожью.
«Свободен? Нет, он не свободен. Пусть она некрасива, пусть, это ничего не меняет. Надо кончать, — вспомнил он. — Ведь он решил это еще там, в ресторане. Надо кончать».
Он расстегнул пальто неслушающимися пальцами, засунул руку в карман.
— Я убью тебя, — крикнул он визгливо и навел на нее револьвер.
Она не двинулась, она удивленно смотрела на него, и в глазах ее не было страха.
— Что же? Убей меня, — вдруг тихо сказала она. — Убей меня!
Она распахнула шубу на груди и подняла голову, чтобы ему легче было целиться.
Если бы она испугалась, если бы она протянула руки, если бы она отступила на шаг, он выстрелил бы. Но она стояла не шевелясь.
«Почти в упор, — смутно подумал он, — прямо в сердце. А потом себя».
Но рука дрожала, и пальцы стали вялыми и слабыми.
Он опустил голову, револьвер со стуком упал на пол.
— Не могу, — сказал он глухо.
— Не можешь? Жаль… — Она устало села в кресло. Распахнувшаяся шуба спадала с ее худых плеч, руки в белых перчатках устало лежали на коленях. Они не зажгли света, когда вошли. В комнате почти совсем стемнело. Она прислонилась к стене, закрыла глаза. Бледное лицо ее было несчастным и жалким.
— Наташа, — позвал он. — Наташа.
— Что? — спросила она, не открывая глаз.
— Наташа, Наташа… — Плечи его вздрогнули, и слезы струей побежали из-под стекол пенсне. — Прости, прости меня, Наташа… Я так люблю тебя, прости меня… Я так несчастен…
Она протянула ему руку в белой перчатке:
— Я не сержусь. Я тоже несчастна.
Он не взял ее руки.
— Нет, нет, — зашептал он, вытирая слезы ладонью. — Нет. Подожди. Я хочу не так… Я хочу, чтобы ты обрадовалась.
Она покачала головой:
— Чему я могу обрадоваться?
Он торопливо вынул чековую книжку. Слезы мешали ему.
— Что я делаю? — испуганно мелькнуло в голове. — Ах, все равно, все равно. Ведь я через час застрелюсь.
Он уже держал стило в руке.
— Двадцать тысяч. Нет, нет, все тридцать пять. — Он вытер глаза и четко вывел цифру на чеке.
Теперь конец. Теперь больше жить нельзя. Конец.
Она сидела все так же. Она, казалось, забыла о нем.
— Наташа, — позвал он жалобно, — Наташа, вот, возьми.
Она удивленно посмотрела на бумажку, белевшую у него в руках, потом взяла ее и, нагнувшись, стала рассматривать.
Ее рука в белой перчатке задрожала, брови поднялись. В темноте было видно, как заблестели ее глаза.
— Кролик, ах, Кроличек, спасибо! Мне как раз ужасно нужны деньги.
Голос ее зазвенел от радости:
— Спасибо, Кроличек!
Она улыбнулась, и ему показалось, что ее бледное, прозрачное лицо слабо светится в темноте.
Он почувствовал укол в сердце. И сразу вспомнил, как еще в Ковно, еще в детстве, в комнату за часовым магазином вечером вносили зажженную лампу. Не такую, как теперь, а настоящую керосиновую лампу, женственную, стройную и прекрасную. Сквозь белый матовый колпак шел нежный, белый, волшебный свет. И ничего на свете не было красивей этой лампы.
Он весь затрясся:
— Наташа, это я свою кровь тебе отдаю, это я свою жизнь отдаю тебе, Наташа. Ты знаешь, какие это деньги? Это чужие деньги. Это нефтяные деньги, — с ужасом шептал он.