Андрей сел рядом с ней. Они помолчали.
— Как быстро темнеет. Нет, не зажигай света, Андрей, так приятнее.
Дрова трещали в камине. Красный отблеск огня падал на диван, на Лизу. Она протянула руки к огню.
— Знаешь, Андрей, я все думаю, — начала она медленно. — Я все думаю, как должно быть тяжело и отвратительно жить, если детство — самое лучшее. А дальше будет еще хуже. Я не хочу быть взрослой. — Она покачала головой. — И знаешь, мне кажется, я и не буду взрослой.
— Вздор, Лиза. Это оттого, что тебе только четырнадцать лет. Четырнадцать — самый глупый возраст. В марте тебе будет пятнадцать, и сразу станет легче.
Она опять покачала головой:
— Ах нет, я не верю. Не станет ни легче, ни лучше.
Он ничего не ответил.
— Отчего ты такой грустный, Андрей?
— Я совсем не грустный.
— Нет, грустный. Не спорь. Ты всегда грустный. Вот ты сейчас ужасно похож на грустную хищную птицу. На ястреба. — Она взяла его за руку. — Et alors, parce qu’il était toujours triste on l’appela Tristan, — сказала она медленно и вздохнула. — Отчего ты разлюбил меня, Андрей?
Он поцеловал ее ладонь:
— Я люблю тебя, Лиза.
— Неправда. Ты никогда не приходишь ко мне. Ты все с Колей.
— У нас дела.
— Какие такие у вас дела?
Он наклонился к ней:
— Я люблю тебя, Лиза. Верь мне. Я не виноват. Мне очень тяжело. Мне все надоело.
Она обняла его:
— Если ты любишь меня, ничего больше не надо. Тебе тяжело, и мне тяжело, но вместе все-таки легче.
Он положил голову к ней на колени:
— Прости меня.
— Мне нечего прощать тебе. Это всегда так бывает. Даже когда страшно любишь, вдруг на время забываешь. Помнишь, как Тристан и Изольда? — Она погладила его волосы. — И ведь я сама в Биаррице так мало думала о тебе.
Он поднял голову с ее колен:
— Ты совсем забыла меня там. Из-за Кромуэля?
Она положила ему руку на лоб:
— Лежи, лежи, и не все ли равно из-за чего? Раз я опять люблю тебя.
Он сжал кулаки:
— Я его ненавижу.
Она нагнулась к нему:
— Какое у тебя злое лицо. Не надо ревновать. Все это давно прошло.
Она поцеловала его:
— Как мне хорошо с тобой. Если бы мы всегда могли быть вместе.
— Мы всегда будем вместе, Лиза.
— Я не верю. Как темно стало.
— Подожди, я поправлю огонь, а то потухнет.
Она удержала его:
— Не надо.
Огонь в камине вспыхнул, заметался и вдруг погас. Стало совсем темно, совсем блаженно, совсем тихо. Андрей в темноте целовал ее колени. Она губами отыскала его губы.
— Это ты, Андрей? Ты меня любишь?
Она тихо вздохнула и закрыла глаза.
— Ах нет, нет. Это было бы слишком хорошо. Этого не бывает, не может быть. Ты завтра не придешь.
Кто-то поднимался по лестнице. Дверь шумно распахнулась, щелкнул выключатель.
Лиза, жмурясь от света, испуганно натянула юбку на голые колени. Вошел Николай.
— Что вы тут сидите в темноте, как кроты?
Андрей встал, поправил галстук.
— Ты не знаешь, что надо стучать?
— Вот еще. Сестра Лиза мне или нет? Да и занимайтесь чем хотите, мне какое дело?
Он сел на диван и закурил.
— Так дальше продолжаться не может. Во что бы то ни стало надо добыть денег.
Лиза подошла к зеркалу и пригладила растрепанные волосы.
— Ну конечно, конечно. Старая песня. Слышали.
2
Лиза была права. На следующий день Андрей не пришел. Лиза напрасно ждала его. Но к вечеру она успокоилась. Что же? Как хочет. Но думать о нем не надо. И опять все пошло по-старому. Только стало еще немного грустней.
Был сочельник. Лиза сидела одна у себя в комнате. Косой мелкий дождь тихо стучал по крыше. По улице медленно проехал блестящий от дождя автомобиль. Из окна автомобиля выглянула улыбающаяся молодая женщина. Все сиденье было завалено пакетами.
«Сочельник, — подумала Лиза. — Всем весело, покупают подарки». Она представила себе оживленные улицы, целое море мокрых зонтиков, переполненные магазины, где теперь, как в веселом аду, усталые покупательницы мучают усталых продавщиц.
«Вечером елки зажгут, будут веселиться. А я так и просижу одна? — Она покачала головой. — Нет-нет, я поеду в кинематограф, — вдруг решила она. — Там хорошо. По дороге куплю горячих каштанов. Там тепло и можно не думать о себе. Вот и я повеселюсь в сочельник».
Она сбежала вниз.
— А ты бы? Ты бы посмел? — донесся до нее сдавленный, громкий шепот Николая. — Ты бы смог? Не струсил бы?