— Юрий Михайлович, а вы в детстве хвалились перед мальчишками работой отца?
— В возрасте восьми лет, безусловно, нет. Тогда я уже понимал, что можно говорить, а что — нет. Я вырос в ведомственном доме, где жило немало разведчиков. Ахмеров, к примеру. Они дружили с отцом. Жили и другие разведчики. И в нашей детской среде не было ничего необычного в том, что мы знали, где работают отцы. Хвастовства, конечно, хватало. Но только на уровне: а у моего отца сабля есть, а у моего — кортик, а кто-то даже пистолет видел… А вот такого, чтобы кто-то заявил, будто чей-то отец сделал больше всех, — такого просто не могло быть. Во-первых, потому что не только мы, но и сами отцы этого не должны были знать, такова уж специфика работы. А во-вторых, общая атмосфера — и тем более домашняя — приучала к тому, что об этом лучше не говорить.
— При каких же все-таки обстоятельствах Михаил Матвеевич Батурин «засветился» как разведчик перед собственным сыном? От кого поступила информация?
— Есть такая большая информационная система — двор. Там и произошло разглашение этой государственной тайны. Где работает мой отец, я узнал от своих друзей-пацанов. Так ведь и сейчас: дети узнают многие вещи гораздо раньше, чем подозревают родители. У детей не память — магнитофон, любое невзначай оброненное слово фиксирует. А мои сверстники услышали что-то от своих родителей. Сам отец не говорил об этом. Но постепенно ему стало ясно, что и мне все ясно, что секрета здесь уже никакого нет. Но он все равно рассказами о своей профессии меня не баловал. Лишь иногда, прочитав художественную вариацию на тему разведки или посмотрев фильм, мог сделать замечание вроде: так не бывает. И все. Лишь очень редко его комментарии по поводу работы разведчика выходили за рамки подобных, мало что говорящих реплик. Но и они состояли всего из нескольких фраз. Я всегда старался записать их. Потому что меня очень интересовали жизнь отца, его личность. Первую такую запись я сделал в 1964 году, еще школьником.
— Сейчас вы пишете книгу об отце. Когда у вас вызрело понимание того, что эта книга необходима — причем не только вам, но и читателям? Вы же не «в стол» пишете.
— Мне кажется сегодня, что если бы каждый написал о своем отце книгу, — пусть даже она никогда не будет опубликована, — мир стал бы лучше. Но к пониманию этого я пришел совсем недавно.
До самого последнего времени у меня и в мыслях не было собрать материал в книгу. И не потому, что я считал, будто отец этого недостоин. Просто потребности не возникало. Все мои творческие замыслы описать жизненный путь Михаила Матвеевича ограничивались поиском материалов для семейного архива. Я задался целью собрать вместе все доступные мне автобиографии отца — то, что было написано его собственной рукой. В устных пересказах истории любой семьи с годами, десятилетиями многое теряется, забывается и восстановлению, как правило, поддается лишь с превеликим трудом.
Меня интересовали все автобиографии, начиная с самой ранней, 1927 года, до последней, написанной отцом в середине 70-х. Ее отец написал, видимо, уже предвидя, что скоро уйдет. И оставил мне с младшим братом восемь-десять страниц — просто чтобы дети знали о боевом пути отца. И чтобы внукам могли передать. Когда же я добрался до других его автобиографий, то обнаружил несколько неожиданную для себя, но вполне, впрочем, закономерную вещь. Эпизоды, этапы из жизни отца в одних случаях проступали более выпукло, изложение было более подробным, в других — менее. Все зависело, конечно, от времени написания автобиографии. Это естественно. В начале самостоятельной жизни есть возможность не экономить на деталях при описании пройденного пути. С течением времени, однако, на все это накладываются другие события, как правило, более важные. И уже им выделяется большая часть бумажного пространства. А то, что происходило ранее, как бы сплющивается, уплотняется. Так и во всех последующих биографиях: настоящее как бы спрессовывает прошлое во все более лаконичные строки.