У меня есть чувство, что эти строчки очень точно отражали физическое состояние отца в последние годы. И мне кажется, что он по этому киплинговскому “И” и жил. Хотя он мог и не знать этого стихотворения.
— Как вы думаете, ваш отец любил Турцию?
— Мне кажется, да. Именно любил. В общем-то, нельзя сказать, что он работал против Турции. Главным-то противником и там для него была Германия. А если и против Турции — то только в той мере, в какой это требовалось для обеспечения безопасности нашей страны.
Незадолго до смерти отец раздал, раздарил практически всю свою библиотеку. Но вот книги о Турции, фотографии, видовые открытки и карты страны оставались у него до последнего дня.
Да я с его картами Стамбула ездил в этот город в 2003 году. Хотел подсобрать дополнительный материал для книжки. Не могу писать, если не представляю улицы, по которым он ходил. Я был там в консульстве, которое стоит на прежнем месте. Очень много фотографировал — особенно те места, которые полностью сохранились в прежнем виде. Их не так уж много — таких мест. Надеюсь хотя бы пару фотографий поместить в книге.
Мне очень важно было ощутить атмосферу города.
Ведь человеческое восприятие состоит из двух важных компонентов: «рацио» и «эмоцио». Вот я могу прочитать личное дело, документы, тома литературы о Турции, посмотреть массу фильмов про нее — и многое понять. И это будет «рацио». А восприятие все равно окажется односторонним — как флюс. Пока не появится адекватное «эмоцио». А мне нужно было не просто понять, а ощутить.
Я не видел Турции, потому что был только в Стамбуле. А Стамбул — это ни в коей мере не Турция, как Нью-Йорк — не Америка, а Москва — не Россия. Но он похож на некую модель мира полиэтничностью населения, многоликостью кварталов — фешенебельных и трущобных. Поработать в Стамбуле — все равно, что поработать сразу в нескольких странах. Для понимания условий работы отца, где ему всегда нужно было оказываться в положении своего среди чужих — самых разных, — это, конечно, много значило.
— У меня нет сомнений, что ваш отец, оглядываясь на свой жизненный путь, мог со спокойной совестью сказать, что прожил жизнь не зря. Но очень часто люди — и вовсе не в преклонном возрасте — приходят к такому умозаключению: если бы я выбрал не эту профессию, я бы стал тем-то или тем-то. Может ли разведчик позволить себе в своих высказываниях подобную вольность?
— При мне он никогда ничего похожего на это не произносил. Но вот моя мама — сейчас, сев за книгу, я очень много ее расспрашиваю — сказала мне, что слышала от отца такую фразу: если бы он не стал военным (он не сказал — разведчиком), то стал бы строителем. К сожалению, у него никогда не было возможности проявить эти созидательные наклонности. Даже на бытовом уровне — у нас никогда не было дачи. Но он очень хотел быть строителем. Возможно, поэтому он все время дарил мне строительные конструкторы, кубики. Я строил всякие здания, а он помогал мне в этом, объяснял, учил. Мне кажется, он с удовольствием занимался этим со мной. Он очень много мне подобных игрушек дарил. Но никогда — пистолеты.
— А вот вы ему такой «подарок» преподнесли. Сам я не видел, но люди знающие говорят, что в Музее истории разведки в штаб-квартире СВР в Ясеневе среди вещей, принадлежавших вашему отцу, — ваш пистолет, грозный «стечкин». Правда, большинство уверено, что это пистолет Михаила Матвеевича.
— Это курьезная история. А почему, собственно, курьезам не должно быть места в жизни?
В Таджикистане в 1996 году, в январе, случился мятеж. И президент Ельцин тогда меня туда бросил. (Юрий Михайлович был тогда помощником президента России по национальной безопасности. — С. М.) Нужно было вместе с таджикским руководством принимать какие-то меры для прекращения мятежа. Действовать пришлось жестко. Очень непростая была работа. Там меня и наградили этим пистолетом. А «стечкин», вы знаете, очередями стреляет.
— Автоматический пистолет. Такого даже у американцев нет. Но есть, к примеру, у итальянцев. На «стечкине» даже замедлитель стоит, чтобы не расстрелять всю обойму сразу. А он в комплекте с прикладом был?
— Да, с прикладом. И вот я думаю: привезу его сюда — что с ним делать? Автоматическое оружие нельзя оформлять как личное оружие. Но тем не менее пистолет сюда доставили как официально подаренный. Я при встрече с Вячеславом Ивановичем Трубниковым, тогдашним директором Службы внешней разведки, и говорю: «У вас там ребята тренируются в тире, стреляют из разных видов оружия. Даже я пробовал. Пусть и «стечкин» там будет, пригодится». А Вячеслав Иванович говорит: «Нет, я его не отдам в тир». И отдал его в музей. Пистолет положили под стекло. Но краткая надпись, которой сопроводили экспонат, легко может ввести в заблуждение любого посетителя. Он может запросто принять «стечкина» за личное оружие Михаила Матвеевича Батурина. Мне так многие и говорили: «Видели, видели пистолет твоего отца». Я какое-то время сопротивлялся этому, но потом решил: пусть остается, как есть. В конце концов, пистолет гораздо более подходит к биографии отца, чем к моей собственной.