Мы на цыпочках входим в Храм, прижавшись друг к другу, трепещущие, несмотря на нахальный замысел. Вот ряды скамеек, отполированных спинами нескольких поколений прихожан. В дальнем углу – выход, у которого есть альков, где сидит привратник. Невидимый и неслышный, он, должно быть, спит и не заметит, как мы проникнем в тайные комнаты. А если вдруг проснется и увидит, что нас нет, то подумает, что мы вернулись на праздник.
– Что, если нас поймают? – спрашивает Коппер.
– Скажем, что Ярроу спятила после случившегося и решила отвергнуть мужчин, навсегда став сестрой, – хихикает Перл.
Я смотрю на дверь, ведущую в запретные комнаты. Желудок, кажется, вот-вот выпрыгнет. С какой стати я решила, что у меня получится это сделать? Мне хочется уйти, вернуться на Праздник снега и слушать, как Хоук называет меня красавицей, хотя мне и нет до него дела. Мне хочется, чтобы все было легко, обычно и безопасно.
– Испугалась? – спрашивает Перл своим надменным тоном, и что-то распрямляется внутри меня.
Я поднимаю голову и, стиснув зубы, говорю:
– Пошли. – И стремительно направляюсь вперед.
Коппер, Линкс и Перл пошли за мной, сдавленно хихикая.
– Поверить не могу, что мы здесь, – говорит Коппер, осматриваясь. – Мы можем нарваться на неприятности. – Она сотворяет знак семени.
Я пока не увидела ничего особо мистического и захватывающего. Это не комната, а скорее длинный, узкий, изгибающийся коридор, освещенный факелами, сжигающими какие-то вещества с неуловимым непривычным запахом. Открытый огонь я видела только пару раз за свою жизнь. В Эдеме нет ни угля, ни дерева. Почти все наши материалы рукотворны и негорючи. Пламя факелов завораживающе танцует, отбрасывая длинные тени на стены.
Нам неизвестно, как устроено это место – сюда допускают только жриц и жрецов – поэтому мы разделяемся в поисках двери, ведущей наружу. Перл устремляется в одну сторону, и Линкс тут же идет за ней. Я поворачиваю в другую сторону, и Коппер, мгновение помедлив, присоединяется к Линкс.
Не люблю быть одна. Когда вокруг нет людей, я чувствую себя опустошенной. Иногда напуганной, хотя никогда не признаюсь себе в этом. Все в порядке, говорю я себе. Они рядом. Я вовсе не одна.
Надо мной появляются первые тусклые звездочки в мерцающем небе. Нам нужна дверь, а вдоль внешней стены расположено множество дверей, я открываю их одну за одной, но каждый раз нахожу за ними кельи храмовых жрецов, в которых ничего нет, кроме кровати, стола и лампы.
В конце концов я добираюсь до двери на внутренней стене. На ней нет ручки, но, когда я прикасаюсь к ней, она мягко отворяется на хорошо смазанных петлях. Это шестиугольная абсолютно пустая комната, если не считать шести дверей – по одной на каждой стене. Еще двери! Я открываю первую и оказываюсь в еще одной точно такой же комнате с шестью дверями. Я прошла через несколько таких, пока в панике не осознала, что не запоминала, куда сворачивала. Я попыталась пройти обратно тем же путем, но сразу же заблудилась. Если бы это было днем, возможно, я нашла бы дорогу по солнцу, но тусклые звезды, сияющие сквозь открытую крышу, не дают подсказки. Я заблудилась в сотовом лабиринте. Все комнаты одинаковые: пустые с шестью дверями.
Наконец, я оказываюсь в помещении, не похожем на другие: в центре на пьедестале стоит стеклянная чаша, полная земли.
Я нашла одну из Комнат Таинств.
Никто, кроме нескольких жрецов и жриц, посвященных в Таинства, не должен их видеть. Конечно же, как обо всем неизвестном, все время болтают о том, что хранится в Комнатах. Одни говорят, что там мумифицированное тело Аарона Аль-База, создателя Эдема и спасителя человечества, другие – что там кодировка для Экопаноптикума – колоссальной компьютерной программы, которая поддерживает жизнь в Эдеме.
Но то, что нашла я, куда проще и драгоценнее. Не менее двухсот лет никто во всем Эдеме не видел земли – настоящей земли. После того как мы разрушили планету и почти все живое на ней, нам пришлось укрыться в этом искусственном святилище. Почва Земли слишком ядовита для того, чтобы поддерживать в ней жизнь. Земля отравлена. Ни одно семя не выживет в ней. И, тем не менее, здесь, в комнате, чаша с жирной черной почвой.
Она настоящая? Надо уходить. Так нельзя. Но ничего не могу с собой поделать. Тихо, на цыпочках я подхожу к чаше и склоняю голову, делая глубокий вдох. Святая Земля, какой запах! Насыщенный, резкий и неописуемый. Она пахнет жизнью. Я хочу потрогать ее, но не осмеливаюсь. В конце концов, я должна. Кончиком пальца прикасаюсь к поверхности земли, оставляя едва заметный след. Потом тру пальцы друг о друга, ощущая песчинки и глядя на то, как они падают назад в чашу. Нельзя потерять и крупицы. Это же она – настоящая почва Эдема.