Елизавета грустно усмехнулась: зачем это сделала её мама, её дорогая мама, зачем вмешалась, написала Александру?
Ничего, кроме холодных взглядов и усмешки, не получила Елизавета в ответ на упрёки матери...
Она была одна во всём мире, хотя с утра и до поздней ночи её окружали люди, и минуты уединения были для неё очень редки и доставляли наслаждение.
Лишь книги, новинки литературы, которые посылала ей мать, да копание в старинных рукописях и старых, пожелтевших книгах ещё могли как-то скрасить её одинокое житьё, и она старалась отвлекаться, с головой уходила в какую-нибудь историю мадам де Ранкло или в историю шестисотлетней давности.
И всё-таки она вовсе не хотела, чтобы дочь Марии и Александра была во гробе. Прости, Господи, если и помышляла она когда-нибудь плохое об этой связи, больно было, обидно, грустно, сердце её отдано навеки только ему, самому красивому царю на земле, только она знает изнанку его характера, все его слабости и недостатки, но и эти его слабости она любит — теперь уже не той страстной любовью, когда вспыхивала от одного его взгляда, а спокойно, всё-таки волнуясь и беспокоясь за него, заботясь о его душевном здоровье.
Если ему так удобно, если ему так нужна эта Мария — Бог с ней, можно и с этой позорной связью примириться, лишь бы ему было хорошо, лишь бы у него на душе было светло.
Но она прекрасно знала, что в глубине души он всегда смутен и несчастен, ночь убийства отца наложила такой отпечаток на его душу, что никакими минутами счастья не рассеять ту чёрную тучу, что накрыла его своим крылом...
Она это знала, ей было ведомо, что теперь он снова и снова пребывает в отчаянии и тоске, снова и снова перебирает свои грехи.
И опять представлялась ей её дорогая крошка, её любимая Машхен на своём смертном ложе, её словно бы просто спокойное личико на белой атласной подушке гроба, утопавшее в цветах крохотное тельце. Она думала о дочери Марии и Александра, а перед глазами стояла Машхен в своём последнем пристанище...
Теперь она лучше понимала даже свою свекровь, всё ещё горевшую ненавистью и гневом к ней, Елизавете. Потерять цветущую, едва вышедшую замуж прелестную Александрину в далёкой Венгрии, потерять скончавшуюся при родах Елену — как может уместиться столько горя в её старом изношенном сердце!
И она не могла без горькой усмешки бывать на парадных обедах и балах Марии Фёдоровны, не могла понять, как может забыть, не думать об этих смертях её свекровь?
Наверное, она сделана из другого теста, если может давать такие праздники и устраивать фейерверки, выглядеть такой довольной и весёлой...
Но тут же Елизавета напоминала себе, что в утешение Марии Фёдоровне остались и её крепкие, взрослые сыновья, один из которых стал императором, и её повзрослевшие дочери, заботы о которых доставляли ей много хороших минут.
Это у неё, Елизаветы, нет никого, кого могла бы она снова называть ласковыми словами, целовать, лепетать что-то несвязное в тон детскому лепету. Не даёт ей Бог этого счастья!
Она поражалась неутомимости и энергии свекрови, казалось бы утомлённой столькими родами, смертью стольких близких ей людей. Нет, она не сдавалась, Мария Фёдоровна! Наветами, шепотками, наговорами добилась, что сын покончил с ночными сборищами со своими молодыми друзьями, что комитет общественного спасения, как в шутку называл его сам Александр, прекратил свои обсуждения, добилась, чтобы император занялся больше внешней политикой, нежели преобразованиями в своей собственной стране. Её устраивало всё, что уже было, она не желала потрясений, хотела, чтобы и Александр, сын, проводил ту же политику, что и его отец Павел...
Не от этих ли наговоров и интриг, не от этих ли бесконечных напоминаний об отцеубийстве Александр сбежал в армию?
Даже прекрасная полька не могла его удержать, даже рождение и скорая смерть дочери не остановили его...
Елизавета писала ему каждый день, но отвечал Александр лишь матери, да и то не всегда.
Стороной, из газет, из обрывков писем к министрам, а то и из писем к Марии Фёдоровне узнавала Елизавета о том, как идут дела в армии, какие шаги предпринимает Александр, чтобы остановить войну...
А война надвигалась скорая и решительная.
Наполеон уже стал первым консулом республики, а затем объявил себя императором. Теперь он стремился упрочить своё положение, создать династию и потому озаботился приисканием жены. Старая, Жозефина, не могла дать ему наследниками, сколь сильно ни любил её Бонапарт, он понимал, что только молодая, из любого царствующего дома, императрица сможет принести ему желанного наследника, а следовательно, и продолжение династии на французском престоле.