Долго пришлось Александру убеждать прусского короля присоединиться к общеевропейской коалиции. В конце концов прусский король согласился подписать лишь ни к чему не обязывающее его соглашение: в случае, если Пруссии как посреднику в мирном процессе не удастся убедить Наполеона заключить мир, то она сможет пропустить русские войска через свою территорию.
Ни о какой активной роли в будущей войне прусский король не хотел и думать...
Дважды ездил Александр в Мемель, дважды убеждал прусского короля, даже поклялся при свечах в склепе великого Фридриха быть верным другом Пруссии, — ничто не могло склонить Фридриха-Вильгельма к активности.
Он вилял и уклонялся, и только тогда, когда Наполеон беззастенчиво разбил все прусские войска, захватил Берлин и поселился в королевском дворце, запросил Фридрих-Вильгельм помощи у России и всей Европы...
Но время было упущено. Австрия стояла на коленях перед Бонапартом, она даже отдала свою царственную невесту в жёны корсиканцу, Пруссия отчаялась в разгромах и битвах с блестящим полководцем, и лишь тогда решилась Европа на войну с Наполеоном. Но Фридрих-Вильгельм предательски пошёл на тайный союз с Францией. В ответ на упрёки Александра он заверил его, что этот договор не станет вредить России.
Адам Чарторыйский убеждал Александра не верить Пруссии, но русский император ни за что не хотел отказываться от своих симпатий к королеве Луизе. Чарторыйский, назначенный самим Александром министром иностранных дел, хлопотал в Париже через своего посланника Убри о мире и даже получил согласие Наполеона на перемирие.
Александр рассвирепел, убрал Адама с поста министра иностранных дел, заменив его бароном Будбергом, договор не признал и готовился к войне.
Он жаждал крови Наполеона, потому что тот заставил прусскую королеву Луизу страдать от унижения — Наполеон ни во что не ставил даже её, прославленную европейскую знаменитость...
Аустерлицкое сражение показало Александру всю его несостоятельность. Выехав к армии, император сильно осложнил положение русского главнокомандующего — графа Кутузова.
В сущности, все распоряжения делались императором, Кутузову оставалась только роль стороннего наблюдателя. И сколько бы ни убеждал Александра старый полководец в том, что французы сильнее вооружены, что они лучше подготовлены и что нельзя давать теперь генеральное сражение, Александр лишь разгневался на фельдмаршала и отправил его в почётную ссылку — военным губернатором Киева...
Если русских солдат больше числом, считал Александр, они непременно выиграют сражение. Аустерлиц показал, что только Суворов, владевший тактикой французских войск лучше, чем сами французы, мог бить прославленного Наполеона. После Суворова Павел вернулся к старой тактике своего прусского идеала — великого Фридриха. Его же тактики придерживался и Александр, почитавший своего отца и великого Фридриха.
Он едва не попал в плен к французам, а войско было разгромлено настолько, что о сопротивлении нечего было и думать. Лишь тогда пришёл и Александр к мысли о мире.
С болью в сердце и ужасом читала Елизавета в иностранных, а больше всего во французских газетах, как унижен, ничтожен и жалок был русский император перед Наполеоном. Газеты расписывали, как ядро попало в грудь лошади Александра, как едва не погиб он под её трупом, как бежал вместе с адъютантами и всем своим штабом и только благодаря счастливой случайности не был захвачен в плен...
Как хотела она хоть с кем-то поделиться известиями, потому что от Александра не получала никаких вестей, как жаждала хоть у кого-то попросить утешения и твёрдых слов, что всё это враки, что газеты, как всегда, преувеличивают, что вовсе не был так унижен и подавлен русский император. Гордость её страдала, она изнывала от горя, но никому не давала и повода думать, что и она удручена. Она знала, что Александр слаб, но самолюбив, что он может проявить трусость, но не могла даже себе сказать о его трусости и слабости...
Случайно разговорилась она однажды с кавалергардом Алексеем Охотниковым, начала жадно выспрашивать его мнение по поводу всех этих событий. Ей понравилось, что и Охотников думает так же, как она: он не допускал мысли, что русский император может представать в таком виде, в каком рисовали его газеты. Они стали подолгу и часто беседовать — Елизавета интересовалась его мнением по всем военным вопросам, удивлялась, что простой капитан-интендант кавалергардского полка, стоящий на охране дворца, способен так разумно разъяснять самые тонкие вопросы военной тактики, судить так здраво и умно.