Старик, одетый в золотой мундир, склонился перед Луизой, почтительно поцеловав ей и Фридерике руку, распахнул перед ними створки высоких и тяжёлых дверей.
Жестами показывал он им дорогу, они шли не спеша, позволяя себе лишь искоса оглядывать обстановку, комнаты, залы.
Везде стояла роскошная мебель, обитая тёмно-красным Дамаском[7], разукрашенные золотой лепниной потолки освещались огромными люстрами с десятками свечей, красные персидские ковры устилали всю анфиладу комнат.
Луиза не спешила — она всё ещё помнила наставления матери: никогда не суетись, ходя медленно и с достоинством.
Ах, мама, мама, зачем тебя нет здесь, в этих великолепных апартаментах, среди этих расфранчённых людей, которых не знаешь, за кого принять — это то ли ливрейные слуги, то ли важные генералы.
А высокий сухой старик, затянутый в расшитый золотом мундир, всё отворял и отворял перед ними белые, тронутые золотой краской двери, распахивал их, берясь за длинные деревянные ручки с бронзовыми наконечниками.
Роскошь была такая, что Луиза едва не вскрикнула от удивления и восхищения, но резко одёрнула себя и Фридерику, рот которой раскрылся при виде богатой обстановки.
Холодный, чуть ли не надменный вид приняла Луиза, поворачиваясь к маршалку[8]: оказалось, это был управляющий домом, провожающий гостей к их комнатам.
Наконец после бесчисленного множества пройденных залов перед ними открылась чудесная комната, заканчивающаяся огромным полукруглым окном, затянутым темно-красными бархатными занавесями.
Большой мраморный камин отбрасывал неяркие в свете ламп и свечей отблески вбок от резного экрана, придвинутого почти к самому огню.
Теплота комнаты была почти ощутима, и Луиза почувствовала, как живительное тепло касается её щёк, сразу порозовевших.
Она остановилась на пороге и с трепетом взглянула на двух женщин и молодого генерала, учтивого и тонкого станом.
Екатерина была всё ещё красива — её полная шея гордо держала надменную голову с высокой и сложной причёской, простое платье в русском стиле делало её фигуру стройной и моложавой, хотя в её руке была толстая палка с бронзовым набалдашником и она опиралась на неё полной изящной белой рукой.
Странно, но Луиза сразу поняла, что это императрица. А когда перевела глаза на её субтильного спутника, взволнованного не менее принцессы, то прочла по его губам: «Вот императрица!»
Он подсказывал ей, он беспокоился за неё!
Но она и без подсказки фаворита Зубова, без его безмолвно шевелящихся губ узнала Екатерину. Слишком уж много портретов великой императрицы ходило по рукам в Европе, были эти портреты и в далёком теперь, недоступном Дурлахе.
Неизъяснимое волнение овладело Луизой. Она видела спокойное лицо, величавое и простое, незнакомый покрой русского платья, бриллианты, окружающие открытую грудь императрицы, почти не замечала стоявшую рядом красавицу в фижмах и с очень открытой грудью, видела юного красавца в генеральском мундире с золотым шитьём — и не видела ничего, кроме голубых, сияющих добротой и сочувствием глаз Екатерины.
В глубоком реверансе склонилась она перед императрицей, подняла голову и только хотела что-то произнести, как Екатерина протянула ей полную белую руку, и Луиза поняла, что ей протягивают эту руку для поцелуя. Она обеими дрожащими руками взялась за пальцы руки, свободной от колец и перстней, и коснулась губами душистой кожи.
Екатерина улыбнулась, и улыбка обнажила её немного попорченные временем зубы.
— Добро пожаловать в нашу страну, добро пожаловать в столицу русской империи, — по-немецки сказала императрица и пристально вгляделась немного близорукими глазами в девочку, вспыхнувшую от возбуждения и радости.
— Как я счастлива, — дрожащим от волнения голосом произнесла трепещущая Луиза, — что вижу великую императрицу, удивительную женщину, покорившую весь мир своей красотой и отвагой...
Эти слова пришли ей на ум невольно. Эту фразу она заготовила ещё там, в Дурлахе, когда мать говорила ей, как нужно вести себя с будущей бабушкой.
Но тон её голоса, непередаваемое ощущение важности минуты сделали её заготовленную речь искренней и правдивой.
— И я рада видеть в моём городе такую красавицу, — приятным, немного хрипловатым голосом сказала императрица. — Надеюсь, вы оставили матушку и отца в добром здравии?
— Когда я покидала их, они жалели лишь об одном: что не увидят вас, — уже несколько окрепшим, чистым и ясным голосом ответила Луиза. — Увидеть вас — такая большая честь и радость...