Но теперь и сам наследник, и его жена, и его дети редко посещали замок в Карлсруэ, зная, что каждый приезд, каждое посещение будут перевёрнуты с ног на голову, обсуждены и облеплены грязью.
Оттого радовалась Луиза, что дед позвал в гости не родителей, не старших сестёр, а только почему-то её с Фридерикой. Что-то крылось за этим, и она заранее вздрагивала от предчувствия каких-то перемен в своей судьбе...
Сытые тяжёлые кони неспешно несли по укатанной аллее лёгкий шарабан. Открытый верх экипажа, украшенного по сторонам дурлахским вензелем, давал возможность любоваться чудесными окрестностями.
Вековые пирамидальные тополя, окаймлявшие аллею длинной в две с половиной мили, позволяли видеть за толстыми стволами зелёную поросль молодой пшеницы, стройные ряды виноградников, а по обочинам дороги на высоких кольях колючие лозы хмеля, посаженного всюду, где выдавался незанятый клочок земли. Везде ухоженная, как будто только что политая зелень, ровные грядки овощей, прополотые межи, чтобы трава не влезала на засеянные поля, колосья ячменя, уже налившиеся молодой молочной свежестью, бурно волнующиеся под свежим весенним ветерком.
Вдали синели горы Шварцвальда, поодаль от аллеи блестела под солнцем медленная вода Рейна, сливаясь с небольшим притоком Неккараи, а кругом всё те же поля, перемежающиеся холмами, террасы виноградников, густые сады — и ясное глубокое голубое небо, лишь слегка приукрашенное лёгкими белыми облачками.
Луиза ещё раз вгляделась в панораму своего родного Бадена, бросила взгляд на бесчисленные ручейки и родники, приветливо прибранные и словно манящие к отдыху, на далёкие холмы, заросшие лесом, и горы на горизонте, соперничающие в синеве с небом.
Как она любила ездить по этой аллее! Как любила смотреть и смотреть вокруг, любоваться тихой плодородной долиной, перелесками и хвойными лесами, взбегающими по каменистым осыпям, дышать удивительным настоем липового цвета и свежей зелени!
В полях работали люди. Приходила пора собирать первые урожаи, и Луиза уже теперь представляла себе ту яркую зелень молодого горошка, который она и её сестры помогали вышелушивать. Она любила свой чудесный край, такой маленький, такой уютный и такой обширный для неё...
Но зачем позвал их дед?
Она отводила взгляд больших голубых глаз от сверкания зелени, искоса поглядывала на Фридерику. Той не было дела до вопросов, она не думала ни о чём, только вскрикивала, указывая на рассыпанное по пастбищу стадо черно-белых коров, или белые катыши коз, или сгрудившуюся стайку серо-жёлтых овец.
Фрик, как называли её в семье, лишь безотчётно радовалась тому, что сегодня не будет нудной геометрии, что гнусавый учитель философии не задаст свои каверзные вопросы, даже любимые танцы отошли куда-то вдаль, и треньканье на расстроенном клавесине не станет докучать ей режущими слух звуками.
Луиза поглядывала на Фрик и с грустью думала о том, что у неё самой нет таких роскошных вьющихся волос, постоянно выскальзывающих из-под чепчика и падающих то на лоб, то на смугловатую румяную щёчку, что глаза её, донельзя голубые, так не похожи на большие карие глаза Фрик, словно подернутые влажной пеленой, — они весело и задорно смотрели на мир. Какие же они разные, две сестры, отделённые рождением друг от друга всего на какие-нибудь три года!
Она не завидовала Фрик, но отмечала, что сестра красива уже теперь, в свои десять лет, что фигурка её легка и грациозна, а пальчики тонких рук длинны и изящны.
Луиза опять поглядела на свои руки и вздохнула: нет, у неё не будет никогда таких рук, как у Фрик. Они немножко грубоваты, хотя кисти тоже тонки и изящного рисунка. Но волосы её, чуть ли не соломенные, так отличаются от кудрей Фрик, они прямые и не завитые, опускаются на плечи негустыми прядями.
Она часто смотрела на себя в зеркало и не любила себя в нём. Кожа нежна, но слишком уж бледна, в профиль почти не видно переносицы. И хотя мать часто говорит, что у Луизы римский благородный профиль, она не предпочла бы его тому облику, которым завораживала Фрик.
Но она никогда не видела, как красит её бледное лицо нежный румянец, мгновенно выступающий на щеках, стоило ей даже подумать о чём-нибудь смешном или приятном, она не понимала ещё, какой чудесный цвет волос подарила ей природа. Только глаза её иногда нравились ей самой: в их глубокой голубизне всегда таилась грустинка, словно она предчувствовала свою судьбу, и печаль заранее заволакивала её взор.