Ответная реакция в России не заставила себя ждать, как только Германия объявила ей войну. Петербуржцы разгромили немецкое посольство, а власти распорядились о высылке немцев и союзных им австрийцев из обеих столиц, причём Петербург сменил в августе 1914 года своё историческое название на русский аналог — Петроград. Схожим образом поступили и в некоторых других странах, выступивших против кайзера. Королевский Дом Великобритании, именовавшийся Кобургами, взял название старинного английского замка Виндзор, а проживавшее в Англии семейство сестры Елизаветы Фёдоровны просто перевело свою немецкую фамилию Баттенберг на местный язык, став семьёй Маунтбеттен.
Но то были внешние признаки противостояния. Внутреннее раздражение накапливалось постепенно, возрастая по ходу войны с её неизбежными трудностями, и в конце концов прорвалось в Москве с какой-то дикостью. По мнению Джунковского, последней каплей стал заказ Комитета Великой княгини на пошив солдатского белья фирме «Манддь и Райц», принадлежавшей австрийскому подданному. Правда, с началом военной кампании она перешла в акционерное общество графа Татищева, но большинство москвичей об этом не знали и не хотели знать. 26 мая 1915 года рабочие фабрики Гюбнера, взяв царские портреты и национальные флаги, отправились на Прохоровскую мануфактуру. Тонкий расчёт — крупнейшее ткацкое предприятие Москвы выполняло заказы на обмундирование, а мужья и братья ткачих были призваны на фронт. За ворота фабрики митингующих не пустили, но и полиция в дело не вмешалась. Подогреваемые попустительством, беспорядки начали возрастать.
На следующий день зачинщики вломились на фабрику Циндаля, схватили управляющего по фамилии Карлсен и утопили его в реке, забросав камнями. Затем последовала очередь других предприятий с иностранными названиями, причём на фабрике Шрадера были убиты четыре русские работницы, принятые за немок. Стражи порядка опять не спешили, прибыв к местам погромов лишь около девяти вечера. И здесь необходимо сказать о роли фактического руководителя Первопрестольной, командующего Московским военным округом князя Феликса Юсупова-старшего. Бывший адъютант Сергея Александровича и муж подруги Елизаветы Фёдоровны проявлял себя на новом посту весьма своеобразно, давая понять, что в Москве он полный хозяин, что другие власти ему не указ и что главная проблема в городе — засилье немцев. Их (вместе с австрийцами и венграми) князь принялся выселять без разбора, обходя все правила и присваивая себе полномочия министра внутренних дел. Градоначальство безропотно потакало, у обывателей развязались руки.
28 мая начались погромы немецких магазинов, быстро перешедшие в повальный грабёж торговых заведений по всему центру города. Никого не задержали, никого не наказали, но попытка Юсупова скрыть произошедшее не удалась — в Москву для разбирательства прибыл командир Отдельного корпуса жандармов Джунковский. Два бывших сослуживца проехали по центральным улицам, усыпанным стёклами витрин, обломками роялей «Циммерман» и прочей «вражеской» утварью, после чего, совместно отобедав, договорились свалить всю вину на градоначальника Адрианова.
Бесчинства горожан потрясли Елизавету Фёдоровну. Откуда у них такое заблуждение, такая жестокость? Ну, ладно, раненые пленные, хотя разве не велит христианский долг оказать помощь или дать хотя бы утешение этим несчастным, оказавшимся в окопах не по своей воле? Елизавете было шесть лет, когда её родная страна воевала с Францией, и, скорее всего, она помнила, как мама приютила во дворце и лечила раненых французов, невзирая на ропот всего Дармштадта. В какой-то степени Великая княгиня понимала москвичей (о чём писала императору), а потому перестала посещать госпитали с военнопленными. Но при чём же здесь простые, добропорядочные немцы, живущие в Москве? Честно работавшие на благо России, не нарушающие закон, не имеющие никаких претензий. В чём они виноваты? Возможно, именно об этом говорила она с Юсуповым и новым градоначальником Е. К. Климовичем, приехавшими в её обитель для объяснений. А может быть, просто выслушала их, сама уже зная ответ на свой вопрос. Ведь вдогонку её автомобилю, хорошо известному всей Москве — тёмно-синему, с закрытым кузовом-купе и с регистрационным номером 1515, — начинало звучать то же самое слово: «Немка!»