С образованием Марфо-Мариинской обители туда по приглашению Елизаветы Фёдоровны поступил на должность регента восемнадцатилетний выпускник Синодального училища Николай Голованов. Однако в 1915 году музыканта стал активно приглашать к себе коллектив Императорского Большого театра, разглядевший в нём талант хормейстера и дирижёра. Великая княгиня не стала препятствовать — пусть подающий надежды юноша продолжит совершенствоваться и, даст Бог, достойно послужит высокому искусству. Так и случится. Николай Семёнович Голованов со временем станет главным дирижёром Большого театра, постановщиком, пропагандистом и защитником русских опер. Ему придётся нелегко, но даже в самые трудные годы, в условиях тоталитарного режима и при развёрнутой борьбе с «головановщиной», он не побоится хранить у себя метроном с дарственной надписью «От благодарного хора сестёр Марфо-Мариинской обители» и фотографию Великой княгини Елизаветы Фёдоровны.
Привлёкший внимание Есенин тоже не забылся. Красивый, талантливый, непосредственный и с таким щемящим сердце именем — Сергей Александрович. К его именинам Елизавета Фёдоровна послала подарок, образ преподобного Сергия Радонежского. В то время поэт начал служить санитаром в Царскосельском лазарете великих княжон Марии и Анастасии, так что оставалось надеяться на его творческие успехи после войны.
Война же, судя по всему, затягивалась надолго. Положение на фронтах было тяжёлым, и ещё в августе 1915 года, приняв на себя обязанности Верховного главнокомандующего, Николай II отбыл в действующую армию. «Молитвы всей России с тобою, — телеграфировала ему Елизавета Фёдоровна, — особенно эти дни всеобщего доверия, и усиленно поднимаются все души к Божьей Матери, да укрепит Она, наша Заступница, тебя в подвиге, который ты взял на себя для родины». Но «всеобщее доверие» таяло на глазах. Во всяком случае в Москве, остро ощущавшей дестабилизацию экономики. На подъездных путях к городу стояли тысячи неразгруженных вагонов, заводам и фабрикам не хватало сырья, начались перебои с поставкой топлива. Всё это действовало на москвичей гораздо сильнее успехов русской армии в 1916 году, а уж когда невиданных размеров достигли цены на продовольствие, Первопрестольная озлобилась не на шутку.
С каждым днём Великой княгине становилось всё опаснее покидать пределы обители. Могла произойти любая провокация. Чтобы этого не случилось, вице-директор Департамента полиции потребовал «в виду переживаемого ныне тревожного момента» усилить в Москве меры «в ограждении личной безопасности Её Императорского Высочества». В ответ Московское охранное отделение перечислило все прежние свои действия по данному вопросу, прибавив, что для новых у него не хватает агентов, денег и автомобиля сопровождения. Ситуация начинала напоминать ту, что двенадцать лет назад сложилась вокруг Сергея Александровича...
Елизавета Фёдоровна не боялась. Как и супруг, она вверяла свою жизнь Богу, часто повторяя сёстрам обители, что без Его воли ни один волос не упадёт с головы. В декабре 1916 года состоялась её поездка в Сэров. Война началась для России в праздник преподобного Серафима, и Великая княгиня уповала на особенную помощь святого, на его защиту. «Десять дней молилась за вас, — напишет она Государю, — за твою армию, страну, министров, за болящих душой и телом...» Вернувшись, Елизавета Фёдоровна узнала невероятные новости — в Петрограде убит Григорий Распутин, а среди убийц, помимо младшего Юсупова, называют её племянника Дмитрия!
Распутин... Она никогда не видела этого человека, о котором вокруг столько говорили. Но наслушалась многого. Из того, что рассказывалось, возникала очень неприятная картина — какой-то сибирский мужик с сомнительной репутацией полностью подчинил себе волю царя и царицы и, пользуясь болезнью их сына, которому только он якобы способен помочь, стал вмешиваться в управление государством. Даже если не всё было здесь правдой, то так понимали ситуацию в обществе, а это уже грозило опасностью. Целых шесть лет Елизавета Фёдоровна пыталась разобраться в происходящем. Искала доверительного разговора с Аликс, предостерегала в письмах Ники, просила помощи у брата. Ничего не выходило. Если раньше доверие Царской четы некоему доктору Филиппу объяснялось интригами великих княгинь Анастасии и Милицы, то влияние нового «чародея» не укладывалось ни в какую теорию, и способов борьбы с ним не находилось.
Елизавета прекрасно понимала, что личная жизнь Александры не подлежит вмешательству, что сестра давно самостоятельный человек, мать семейства. Однако, по своим собственным словам, относилась к ней скорее как к дочери, а в Николае продолжала видеть прежнего Ники, всегда и во всём доверявшего дяде Сергею и тете Элле. Обеспокоенная странными делами в его доме, она писала Николаю в феврале 1912 года: «Со всех концов России в моих поездках, да и здесь люди идут ко мне со своей болью — это правда; я твоя сестра — “вы должны открыть им глаза...”. И всё это я несла тебе, так как видела в этом свой долг, а ещё потому, что была на грани срыва от страха за твоё благополучие». Она так хотела помочь, подсказать, объяснить. А в ответ встречала лишь вежливый, но принципиальный уход от темы.