Елизавету постоянно угнетало сознание того, что она «всего лишь» женщина. В рамках этого сознания ей казалось, что мужчины, с которыми ей приходилось работать, смотрели на нее как на существо ущербное и неумелое в силу ее женской природы. Почва для такого ощущения была. В 1560 году Вильям Сесил не на шутку разгневался, узнав, что посланник обсуждал с Елизаветой депешу из Парижа, которая была «слишком сложной для женского ума». В 1592 году выяснилось, что лорд-представитель в Ирландии всюду поносит ее на чем свет стоит: «Ах, глупая баба, она выводит меня из себя сверх всякой меры! Ни один другой монарх в нашем христианском мире со мной бы так не обращался»3. Когда дела в королевстве пошли хуже, причиной всех бедствий тоже стал женский пол королевы. В 1597 году граф Эссекс говорил французскому посланнику: «При дворе нами руководят две вещи — медлительность и непостоянство. Обоими мы обязаны женскому полу нашей королевы». Низшие слои населения и вовсе не верили в то, что ими управляет женщина. В 1591 году в Эссексе утверждали, что королева — просто марионетка, управляемая пэрами. Немного позже лондонская жительница, впервые увидав Елизавету, воскликнула: «Боже мой, королева — женщина!» — как это может быть?4
Сама Елизавета иногда была не прочь разыграть «чисто женскую» роль. В 1563 году в Палате Общин она сказала о себе, что, «будучи женщиной, хотела бы обрести ум и память», и выразила согласие с тем, что молчаливость должна быть «чертой, соответствующей ее полу». В 1570 году, беседуя с посланником из Испанских Нидерландов, Елизавета сказала ему, что его правителю «просто приходится иметь дело с женщиной», а еще через несколько лет в личной молитве она отозвалась о себе как о «слабой женщине»5. Все это, конечно, было просто удобной ролью, но даже королева не могла пренебрегать обычаями и игнорировать отведенное ей ими место. Впрочем, это место не было четко определено: существовало противоречие между идеалом монарха и идеалом женщины. Монарх должен править, женщина должна подчиняться. Джону Ноксу это противоречие казалось столь очевидным, что правление женщины, по его мнению, следовало считать чем-то «недопустимым», нарушающим естественный порядок вещей. В 1558 году он опубликовал «Первый сигнал трубы», где изложил свои мысли на этот счет. Оправдывая свержение Марии, он описывал замешательство, в которое его привело восшествие на престол еще одной женщины. Путаясь в кругу изначальных доказательств, Нокс писал, что, хотя правление женщины и носит неестественней характер, в случае с Елизаветой Бог сделал исключение. Он призвал ее, чтобы возродить Евангелие. Это был грубый намек на то, что религия, исповедуемая Елизаветой, может стать компенсацией ее пола. Схожего мнения придерживался и Джон Кальвин: иногда, считал он, Бог наделяет женщину особыми свойствами, чтобы она, несмотря на свой пол, могла исполнить божественную миссию. Этими аргументами часто пользовалась и сама Елизавета. Она была не «обычной» женщиной, а исключением из правил, распространявшихся на всех женщин. Возможно, и Вильям Сесил смотрел на нее как на исключение, отклонение от естественного хода вещей. Но естественный ход будет восстановлен: он молил Бога, чтобы тот «послал нашей королеве мужа, а со временем и сына, тогда мы могли бы надеяться, что наше последующее поколение будет жить при правителе-мужчине»6.
Неосуществленной идеей Тюдоров было ее замужество. Все сошлись в убеждении, что Елизавете нужен муж. Филипп II Испанский снисходительно предложил свою кандидатуру. Он хотел облегчить груз власти, возложенный на его невестку. «Будет лучше для нее самой и ее королевства, — заявил он, — если она изберет себе супруга, который сможет освободить ее от выполнения обязанностей, подходящих только для мужчины»7. Некоторые историки, особенно современные писательницы-феминистки, усматривают в настоятельном принуждении выйти замуж проявление мужского шовинизма: Елизавета должна была выйти замуж за короля, который бы затем управлял страной. Это не совсем верно. Вильям Сесил, Николас Бэкон и другие, настаивавшие на замужестве, ничего от этого не выгадывали, а наоборот, потеряли бы часть своего влияния. Если бы они решили, что Елизавета не может управлять сама, они скорее бы стали править вместо нее, чем согласились отдать власть другому человеку. Когда рассматривался брак с иностранным принцем, советники взяли за основу переговоров брачный договор Марии и Филиппа Испанского, по которому муж отстранялся от правления. Искали не монарха для королевы, а отца ее будущего сына — не правителя, а производителя.