Несмотря на предостережения и сомнения Летингтона, Джеймса и всех остальных, вера Марии Стюарт в свою звезду была сильнее, чем когда-либо. Она оглядывалась на два года, проведённые в Шотландии, и говорила, что после такой практики управления непокорным народом править Англией будет сущим пустяком.
Она взяла последнюю депешу Летингтона и стала перечитывать в ней то, что касалось Генри Дарнли.
В конце того же года английские войска оккупировали Гавр. Решившись вступить в войну, Елизавета действовала жёстко. Сесилу, впавшему было в немилость, удалось вернуть себе её благосклонность (это была одна из тех внезапных перемен в её отношении к людям, которые всех так удивляли), она послала за ним, провела наедине с ним три часа, а на следующий день вышла к придворным, демонстративно опираясь на его руку. Если временами она к нему слегка охладевала, это лишь заставляло его сильнее изощрять свой ум; благодаря этому он не впадал в самоуспокоенность и работал лучше. Елизавета подчиняла его себе постепенно, но это ей удалось целиком и полностью точно так же, как и с Дадли. Сэр Вильям любил свою жену и многочисленных детей, которых становилось всё больше, но ему было не под силу объяснить, что привязывает его к Елизавете — то была странная смесь восхищения и страха перед её непредсказуемостью.
Однако в марте 1563 года война во Франции закончилась пленением протестантского принца Конде и убийством главы католической партии герцога де Гиза. Внезапно возникшая из политической безвестности фигура регентши Екатерины Медичи поначалу казалась смешной, но вскоре выяснился её подлинный масштаб. Нелюбимая жена, чужеземка, за которой не было ничего, кроме состояния семьи флорентийских банкиров, из которой происходила, она сумела положить конец войне во Франции и обнаружила политический талант весьма зловещего свойства. Первое, что она предприняла, было объединение войск гугенотов и католиков против англичан в Гавре. Это был умный ход; религиозные различия ушли на второй план в сравнении с патриотической ненавистью к старинному врагу, который воспользовался раздорами между французами, чтобы предъявить свои претензии на их землю, сделав своей целью захват Кале. Не успев повоевать на стороне Конде, солдаты Елизаветы оказались осаждены сторонниками Конде, которые действовали заодно с католическими войсками, началась затяжная и ожесточённая схватка, в которой англичане сражались мужественно и стойко. Раздражённая неудачами и обеспокоенная исходом дела, Елизавета теперь поддерживала свою армию с той же яростью, с какой ранее противилась её отправке во Францию, а Сесил теперь был её самым доверенным лицом. Однако все её старания и боевые качества гаврского гарнизона оказались бессильны перед врагом ещё более страшным, чем французы. В порту началась чума, и вскоре там умирало по сто человек в день, а заболевало в два раза больше. Оставалось только согласиться на предложенный Екатериной Медичи мир и окончательно отказаться от всех претензий на Кале.
Вернувшиеся из Гавра остатки войска занесли чуму в Англию, и она принялась свирепствовать и здесь, опустошив Лондон. За эпидемией последовал голод, сопровождавшийся, как всегда, грабежами и насилием; это продолжалось и в городах, и в деревнях всё лето до самых холодов, с наступлением которых мор прекратился.
Война не принесла ничего, кроме смертей англичан и финансовых затруднений — именно так и предсказывала Елизавета, когда её принуждали объявить эту войну. И всё же она не стала упрекать в этом Сесила и его друзей и пытаться свалить в глазах народа на них ответственность за неудачу. Она промолчала, но её советники достаточно хорошо её знали, чтобы понять: тот, кто ещё раз предложит начать войну, поплатится за это своим местом в государственном совете, а то и головой.
Парламент, который был созван, чтобы утвердить военные ассигнования, воспользовался представившейся возможностью, чтобы напомнить королеве о недавней болезни и подать ей петицию с просьбой назвать своего преемника или выйти замуж и родить наследника престола. Эту петицию поддержала и палата лордов. Елизавета ответила уклончиво; она отказалась связывать себя словом до тех пор, пока расходы на войну не будут утверждены, а затем отклонила их просьбу в выражениях, исполненных материнской любви к своему народу. Она отказалась назначить наследника престола на том основании, что может ещё выйти замуж, хотя такой брак будет заключён лишь из чувства долга, а не по личной склонности. Её ответ на этот вопрос, как и на любой другой, вселил в просителей некоторую надежду и в то же время не связал её ничем, кроме самых расплывчатых обещаний.
Возвратившись во дворец на Уайтхолле после окончания сессии парламента, Елизавета послала за Сесилом. Войдя в комнату, он понял, что она в ярости.
— Ну что, теперь вы удовлетворены?
Он покачал головой:
— Ваше величество, прошу вас не гневаться. Петиция палаты общин — не моя инициатива. Я знаю, она вас раздражает, но это лишь общее желание всех, кто вас любит.
— Не меня, а себя, — бросила она в ответ. — Хватит с меня парламента и чрезвычайных расходов! Будь я проклята, если позволю им собраться ещё хоть раз. Садитесь, ради Бога... и что вы меня травите, как свора гончих, тявкающих на одной ноте? «Выходи замуж, выходи замуж...» Или назови преемника и выкопай себе могилу своими руками!
— Если вы и в самом деле назовёте своего преемника, это может положить конец всем нашим трудностям, — медленно проговорил он. — Если вы вступите в брак, этот манифест можно будет отменить. А сейчас наше будущее совершенно неопределённо; серьёзная болезнь вроде недавней оспы — и вас может не стать, ваше величество. И вы оставите Англию на милость любого проходимца, у которого в жилах есть хоть капля крови Плантагенетов или Тюдоров.
— Из Плантагенетов не осталось в живых никого[10], — напомнила ему Елизавета. — Мой отец их всех истребил... Что же касается моего преемника, неужели шотландская королева вас так пугает? Она и есть моя наследница!
— Кроме неё, на престол претендует Кэтрин Грей, а также молодой Дарнли.
— Кэтрин Грей не под силу править даже свиным хлевом, и вам это хорошо известно. Что же касается Дарнли... это дурак и пьяница! Господи, Сесил, и как вам такое в голову взбрело! Послушайте-ка меня. Вы мой друг, и я вас люблю; а вы меня тоже любите, разве не так?
— Вам известно, что это так, — ответил он.
Она подошла, села рядом с ним и положила руки ему на рукав.
— Я не боюсь за себя. Я не боюсь ни иностранного вторжения, ни покушения; при необходимости я готова рискнуть головой. Но я боюсь гражданской войны: кровопролития, раскола в стране и всех последствий человеческой алчности. Я не навлеку всего этого на свой народ, а если я назову своего наследника, результат будет именно таков. Неужели вы думаете, что Кэтрин Грей, Мария Стюарт или кто-либо ещё согласятся подождать моей смерти, чтобы предъявить свои претензии на английский престол? Неужели вы так же глупы, как эти болваны в палате общин, что опасаетесь гражданской войны после того, как я умру, и предлагаете мне верное средство начать её прямо сейчас, когда я жива?
— Так вступите в брак! — воскликнул он. — Выберите себе мужа! Во имя всего святого, выберите хоть Дадли, но выйдите замуж, родите ребёнка и покончите со всем этим!
— Может, так оно и будет, — сказала она, но при этом отвернулась в сторону. — Мне это всегда было не по вкусу. Я насмотрелась на браки своего отца... Чем дальше, тем меньше мне всё это нравится. Но если я сумею себя заставить, то пойду на это. Если другого пути нет...
— Вы станете счастливее, — с убеждённостью в голосе сказал Сесил. — Рядом будет кто-то, с кем вы будете делить своё бремя.
10