И вот матрона просыпалась, к её постели являлся регулярно тайный советник Лесток, щупал пульс её величества и, разумеется, всё находил в порядке, так как сообщая правду, он рисковал навлечь на себя гнев своей повелительницы. Камер-юнгферы опытными руками украшали истасканное тело царицы и вот во время этого процесса одевания и причесывания монархиня принимала доклады и мудрствовала с генерал-директором о высокой политике. Но только лишь эта пертубация оканчивалась, — прощай, политика! Накрывался стол и кишмя кишела пьяная братия, среди коей, разумеется, красовалась и наша помазанница свыше.
Мы уже отметили выше тот факт, что Лесток был услужлив не только по отношению к своей родине, но что он получал также солидные тантьемы от Пруссии и Франции, за что, пусть уж судит читатель сам. И вот, обладая раз такой «интернациональной» услужливостью и с другой стороны влиянием на свою монархиню, Лесток брал всё, что лишь попадалось по пути и, влияя на Елизавету, служил верно Пруссии и Франции, стоявшим во вражде к Австрии. Мария-Терезия сначала об Елизавете ничего знать не хотела и ни за что не соглашалась на то, чтобы признать ее императрицей, и происходило это последнее главным образом потому, что австрийцы еще во время царствования Анны, после неудавшегося заговора Долгоруких, предлагали покойной царице объявить Елизавету незаконной царской дочерью и поместить ее в монастыре. Лестока дело было ухудшить и так уже натянутые отношения этих двух держав, и он неустанно подкладывал угли в огонь, чтобы вражда принимала всё большие и большие размеры.
Он сумел даже запутать австрийского посла маркиза де-Ботта в заговор 1743 г. против семьи Лопухиных, так трагично окончившийся для «без вины виноватых» и в котором видна вся жестокость, вся пошлость женщины-зверя.
Вся вина Лопухиных заключалась в том, что кто-то из них правдиво, но крайне худо отозвался на счет беспутного образа жизни Елизаветы, да к тому же девушки и женщины лопухинского рода отличались, как признанно, удивительной красотой, что уж издавна сердило ревнивую Елизавету. И вот Лопухины очутились на скамье подсудимых, были присуждены к ударам плетью, некоторым из них «за ложь и злословие» вырезали языки, которые тут же продавались палачами свирепым присутствовавшим, и после всех этих мытарств несчастные были сосланы в Сибирь, где эти пытки сменились новыми. Лесток раскрыл этот «государственный заговор», и, разумеется, доносчики и фискалы были награждены по заслугам и главным образом был отличен некий Бергер, которого за это важное открытие пожаловали генерал-майорским чином и деньгами.
Но план Лестока запутать посланника принял совершенно неожиданную развязку, и Лесток потерпел фиаско. Мария Терезия приказала обвиненного посланника Ботта pro forma посадить в крепость и этой репрессалией так подействовала на обиженную самодержицу, что вражда между нею и «голой царицей», как прозвала Мария Терезия нашу августейшую соотечественницу, превратилась в интимнейшую дружбу.
Такого конца Лесток во всяком случае не ожидал и, разумеется, дело не приняло бы такого хода, если бы не вмешалась в него враждебная Лестоку партия, во главе которой стояли вице-канцлер Бестужев и обер-камергер, прежний любовник Елизаветы, граф Воронцов.
А этих двух вельмож подкупали Мария Терезия, и эти друзья её умели «обделать» «голую царицу» в пользу Габсбургов, которых положение в ту пору, благодаря успешным войнам пруссаков под знаменами Фридриха II Великого, было крайне не завидное.
Но политика что флюгер на мачте вертится по направлению ветра, будь это десять, будь это двадцать раз на дню.
Таково было и отношение России к Пруссии. Только что строились козни против Фридриха, а тут вдруг ветер с противоположной стороны — и вчерашние враги лежат в объятиях. В 1744 г. Фридрих уже имел такое громадное влияние на Елизавету, что сумел «всучить» ей свою «питомицу» в сущности же незаконную дочь, Софию Фридерику (впоследствии Екатерина II) принцессу Ангальт-Цербстскую, назначая ее в жены полоумному племяннику самодержицы, Петру, гольштинскому принцу. Но недолго длилось время золотого мира между русским и прусским дворами. Елизавете сообщили, что Фридрих крайне неодобрительно выражается о беспутствах её, и она, так жестоко оклеветанная, разумеется, не могла поддерживать дружеские отношения к подобным лгунам и клеветникам.