– Опять я целую вечность не видала вас, граф. Он положительно как красное солнышко осенью: покажется – и нет его, – обратилась она к сидевшим в гостиной хозяйке и другим дамам. – Приедет ко мне с визитом, насмешит меня до слёз, а затем скроется на несколько недель.
– Чем же таким он смешит вас?
– В последний раз он рассказывал мне какую-то, как я теперь припоминаю, ужасную историю, выдавая её за истинное происшествие. Он, видимо, сам сочинил её, но, если бы вы видели, с каким серьёзным видом он говорит всевозможные глупости! Я сначала испугалась, приняла его за сумасшедшего и только после догадалась, что он шутит, что у него такая манера рассказывать!
– Мы не знали за вами такого искусства, граф. Это интересно. Расскажите когда-нибудь и нам что-нибудь такое, – напали на графа дамы.
– Княжна всё шутит и преувеличивает, – отбивался он.
– Ничуть не шучу. Настаивайте, мадам, чтобы он каждой из вас в отдельности рассказал по страшной истории.
Положение графа было ужасно. Он должен был улыбаться, отшучиваться, когда на сердце у него клокотала бессильная злоба против безумно любимой им девушки. Только теперь, снова увидев ту, обладание которой он так недавно считал делом решённым, он понял, до каких размеров успела вырасти страсть к ней в его сердце.
К счастью, разговор перешёл на другие темы. Княжна Людмила несколько раз особенно любезно обращалась к графу с вопросами, явно кокетничая с ним. У несчастного графа положительно шла кругом голова. Наконец княжна стала прощаться.
– Надеюсь видеть вас у себя, граф! – сказала она. – Пора бы вспомнить о сироте, живущей в предместье.
Свенторжецкий бессвязно пробормотал какую-то любезность. Княжна же глядела ему прямо в глаза своими искрящимися, смеющимися глазами, и он чувствовал, что точно тысячи иголок колют его сердце.
Однако граф не решился сразу последовать приглашению княжны и поехать к ней. Ему думалось, что девушка просто насмехается над ним и что, появившись у неё после рокового разговора, он получит от неё обидное: «Не принимают». Конечно, вся кровь бросалась в голову этого самолюбивого молодого человека при одной возможности подобного приёма.
«Она хочет окончательно добить меня», – думал он и, несмотря на страстное желание видеть предмет своей страсти, не ехал на набережную Фонтанки.
Между тем встречи на нейтральной почве продолжались, и княжна продолжала быть обворожительно любезна со Свенторжецким. Он положительно терялся в догадках, смеётся ли она над ним или ищет примирения. Несмотря на всю свою проницательность, он не мог разгадать, что скрывает в своём сердце эта девушка, и окончательно потерял голову.
Однажды выдался случай, когда в одной из гостиных хозяйка занялась разговором с приехавшим с визитом старцем. Кроме последнего, тут были только княжна Людмила Васильевна и граф Свенторжецкий. Но они остались беседовать в стороне.
– Вы, граф, окончательно решили не переступать моего порога? – спросила княжна, особенно подчеркнув слово «граф».
– Сказать вам по правде, княжна, – тоже не удержался он не подчеркнуть последнего слова, – мне кажется, что вы шутите, настойчиво приглашая меня к себе при посторонних. Ведь после нашего разговора…
– Я забыла о нём и к тому же думаю, что он был последствием вашей головной боли. Приезжайте, говорю вам теперь почти с глазу на глаз.
– И вы меня примете?
– Нет, граф, вы всё ещё нездоровы. Простите меня. Зачем же приглашала бы я вас?
– Чтобы отказать мне через лакея.
– Я неспособна так мелко мстить, граф. В моих жилах всё-таки, что бы вы ни говорили, течёт кровь князей Полторацких.
После этого разговора в сердце графа снова поселилась надежда. Однако только через несколько дней он решился сделать визит на Фонтанку и вернулся окончательно очарованный и вместе с тем окончательно безумно влюблённый.
Княжна приняла его снова в будуаре, где он так глупо прервал своё объяснение в любви, которое достигло бы цели, тогда как в настоящее время последняя значительно отдалилась от него. Княжна была обворожительно любезна, кокетлива, но, видимо, ничего не забыла, ничего не простила. Чутким сердцем влюблённого граф угадывал это и понимал, что его любовь к ней почти безнадёжна, что лишь чудо может заставить её заплатить ему взаимностью. Ведь он оскорбил её явно выраженным желанием сделать её своей любовницей, а не женой, и гордая девушка никогда не простит ему этого.
Однако другой, внутренний голос говорил графу иное и, как чудодейственный бальзам, действовал на его измученное сердце. Граф слишком любил, чтобы не надеяться, слишком желал, чтобы не рассчитывать на исполнение своих желаний, а потому сладко мечтал.
Они оба связаны тайной своего происхождения. Не лучше ли им быть совсем близкими людьми, чтобы эта тайна умерла вместе с ними? Как ни уверена княжна в непроницаемости своей тайны, наконец в бессилии его, графа, повредить ей, всё же знание им этой тайны не может не тревожить её. Между тем открытие тайны его самозванства не представило бы для него никакой опасности. Носимое им имя – имя его матери, его дала ему его мать, она же вручила ему документы, доказывающие его право на это имя. Если у него отнимут эти права, то он, уже поступивший на русскую военную службу, ничего не будет иметь против фамилии своего отца – Лысенко. Графский титул не пленяет его, а заслуги отца уже наложили на его фамилию известный блеск.
Другое дело, если откроется самозванство княжны Полторацкой; ведь за этим самозванством скрывается страшное преступление, караемое рукою палача. Этого не могла не понимать молодая девушка. Она, конечно, дорого дала бы, чтобы Свенторжецкий – он же Осип Лысенко – исчез с её жизненной дороги или же сделался для неё безопасным. Однако первое сделать трудно, второе же могло быть достигнуто замужеством с ним. Этим-то, вероятно, и объяснялось, что она так настойчиво делала вид, будто забыла прошлое. В её голове, вероятно, создался именно такой план, но она, конечно, не сразу открыла свои карты, хотела помучить его. Пусть: он готов ждать, лишь бы смел надеяться, готов страдать, если эти страдания приведут его к наслаждению.
Вот те успокоительные мысли, которые подсказывал Свенторжецкому внутренний голос, голос надежды.
Время летело. Год траура княжны окончился, и она стала принимать живое участие во всех придворных и великосветских празднествах и увеселениях. Её всегда окружал рой поклонников, среди которых она отдавала предпочтение попеременно то князю Луговому, то графу Свиридову. Поведение её по отношению к Свенторжецкому в общем было более чем загадочно. Она дарила его благосклонной, подчас красноречивой улыбкой или взглядом, а затем, видимо с умыслом, избегала его общества и кокетничала на его глазах с другими. Он испытывал невыносимые муки ревности.
Уже несколько раз, бывая у неё, граф начинал серьёзный разговор о своих чувствах, но княжна всегда умела перевести этот разговор на другой или ответить охлаждающей, но не отнимающей надежды шуткой.
«Я, по её мнению, видимо, ещё не искупил вины; искус ещё не окончен», – успокаивал себя граф и снова безропотно продолжал лихорадочную жизнь между страхом и надеждой.
С окончанием траура граф стал очень редко заставать княжну одну. В приёмные дни и часы её гостиная, а иногда и будуар были, обыкновенно, переполнены. Вследствие этого прошло около месяца, а граф Иосиф Янович не мог остаться с глазу на глаз с княжною, как ни старался пересидеть её посетителей. Он был мрачен и озлоблен. Это не ускользнуло от княжны.
– Что с вами, граф?.. – обратилась она к нему, улучив свободную минуту. – Вы ходите, как приговорённый к смерти.
– Да разве это жизнь? – воскликнул он. – Видеть вас постоянно только в толпе.
– Вы ревнуете?
– Я, к сожалению, не имею права, но мне тяжело думать, что те дивные минуты, которые я проводил с вами в вашем будуаре, может быть, никогда не повторятся.
– Отчего же? Если вы искренне жалеете о них…